А ведь молодые офицеры не просто так сидят! Явно ведь знакомы друг с другом, а устроились не все скопом, а распределились по залу. И не графа же Строганова двадцать лбов охраняют! Тому и пары слуг достаточно.

Самым сложным еще на этапе подготовки к докладу оказалось переводить современные для меня экономические термины. Макроэкономика, ВНП, контрэкономика и кейнсианская теория конкуренции – простые и понятные для меня вещи, боюсь, были совершенно чуждыми обывателям второй половины девятнадцатого века. Приходилось выкручиваться, объяснять на примерах.

Здорово пригодились статистические данные по прибалтийским и нечерноземным губерниям, полученные из архива МВД. Всего четыре года прошло со дня отмены крепостного права, а тенденции уже наметились. Недоимки по выкупным платежам росли, площади земельных наделов и урожайность на душу населения падали.

Специальная крестьянская комиссия при Госсовете не зря разделила страну на зоны с существенно отличающимися условиями выкупа земли. Плодородные причерноморские, поволжские и кубанские черноземы худо-бедно кормили свое население, а вот северные территории были, как в мое время говорили, дотационными. Да еще и чрезмерно населенными.

Коротенький, всего-то на четыре точки, график тем не менее позволял прогнозировать уровень благосостояния и собираемость податей на несколько лет вперед. И, похоже, даже примерные данные вызвали у моих слушателей шок. Пришлось слегка отвлечься от основной темы и попытаться объяснить логику расчетов.

Журналисты строчили, не поднимая головы. Оставалось надеяться, что они там ничего не перепутают. Не хотелось прослыть пустозвоном из-за простейшей ошибки этих щелкоперов.

Кое-как удалось переползти на уголь и его все возрастающую роль в жизни общества. Броненосные корабли, паровозы, кокс, светильный газ и коксохимия. Еще один график – зависимость потребности в каменном топливе при росте паровых машин кратно пятистам штук. Указкой вольно очертил Кузбасс. Месторождения в районе, где в мое время стоял город Кемерово, – уже не секрет. Для Гурьевского завода там уже добывают кое-что, но до смешного мало.

И снова пришлось отвлечься. Обильной жестикуляцией помогая себе, показать, как серебро, истраченное на заграничные закупки, развивает иностранную экономику и как растет наше отставание. Пугал грядущей возможной войной. Жаловался на отсутствие транспортной инфраструктуры к востоку от Нижнего Новгорода. Достал из кармана карандаш с надписью на немецком – «карандаш». Спросил, что, мол, это какая-то слишком сложная техническая новинка? Какое-то чудесное и невероятно сложное изобретение, что мы не в силах такое делать сами? Деревья в нашей тайге кончились или графит в горах?

Слегка коснулся вопросов образования. Высказался в том роде, что лучше образованные и наученные мастеровые станут совершать меньше ошибок в работе. И это в конце концов окажется куда как выгоднее для собственника. В общих чертах обрисовал потребность в выпускниках ремесленных училищ, в инженерах и врачах. Поделился наблюдениями о свойствах почв. На мой взгляд, вполне логично рассуждал о том, что привычные для коренной России способы земледелия могут оказаться неэффективными для Сибири. Посетовал на отсутствие грамотных агрономов.

Не удержался. Сказал слово «университет». И ждал потом минуты две или три, пока шум в зале уляжется. Посыпались вопросы. Вскочил раскрасневшийся от переполнявшего его энтузиазма Сидоров. Кричал о миллионе, который готов тут же, не сходя с места, отписать на обустройство Томского университета.

Строганов смеялся, утирая глаза батистовым платочком, когда, кажется, все-таки слегка подвыпившая студенческая молодежь полезла целоваться с купцом. Володя Барятинский аплодировал, улыбаясь от уха до уха. Красноярца хотели качать на руках, но он вывернулся, подхватил стул и уселся на возвышении у меня за спиной.

Едва удалось навести порядок и продолжить. Теперь наконец-то о железной дороге. О миллионах пудов грузов, которые ползут по ниточке Сибирского тракта. О китайской торговле. О быстром перемещении войск и их снабжении. О бесчисленных стадах скота в киргизских степях. О туркестанском хлопке и акмолинской шерсти. О сахаре, тушенке и лапше. О глупом запрете на использование паровых машин в Алтайском горном округе и о его причине. О сохранении лесов и снова, черт побери, об угле.

Человек в нормальном, спокойном режиме говорит примерно сто слов в минуту. Мой доклад продолжался два часа. Двенадцать тысяч слов! Больше тридцати страниц печатного текста. Несколько раз смачивал пересыхающий рот из приготовленного на кафедре графина, каждый раз жалея, что там не коньяк. Граммов сто этого благословенного напитка добавили бы живости моему, быть может, излишне сухому рассказу.

Последние минут десять потратил на описание того, как должно быть. Говорил о том, что надо дозволить переселение малоземельных крестьян в Сибирь. О транспортной линии, которая, словно артерия, должна связать богатейшие восточные территории с Россией. О том, как надобно бы действовать русским купцам в Китае. О концессиях на строительство русскими подрядчиками телеграфной и железнодорожной линий в пределах нашего юго-восточного соседа. О Чуйском тракте и о торговом доминировании в почти полумиллиардной стране. О том, как циньское серебро могло бы способствовать развитию отечественной промышленности. О Тихом океане, о торговле с Америкой через восточные порты, о рыбных промыслах и рыбных же пиратах. О мощном стальном пароходном бронированном флоте. О сильной, вооруженной русским оружием армии.

Тишина, на минуту повисшая под высоченными потолками Николаевского зала, когда я закончил и поклонился, чувствительным холодком прокатила по взмокшей спине. Господи, неужто они ничего не поняли?! Но нет! Один, второй, третий… десять, тридцать… и наконец все до одного человека встали с мест и, стоя, мне аплодировали. Включая графа Строганова, кстати. Фух. Только тогда я ощутил, как подрагивают от волнения коленки.

Кто-то подходил, тряс руку. Какие-то рожи, брызгая слюной, что-то пытались доказать. Совали картонки визитных карточек. Незнакомый толстый господин грозил мне волосатым пальцем, крестился, а потом лез целоваться. Вроде трезвый был… Ни графа, ни Володи Барятинского я в тот день больше не видел. Да и глупо было бы надеяться, что придворные или, того пуще, царевич полезут на сцену выражать свой восторг от откровенно рекламного сообщения.

Толпа провожала до самой кареты. Лошади пугались, косились на зачем-то что-то кричащих людей и тронули с места так резко, что я опрокинулся на спинку сиденья.

– М-да, – сказал Михаил Константинович Сидоров, которого я взялся подвезти до дома. – А ледокол-то я все одно построю. Ныне же летом в Кронштадте и заложим.

– Помоги вам Господь, – кивнул я. И вспомнил, что так ни слова и не сказал о пароходах на Оби и о значении великой реки для Западной Сибири. Даже настроение сразу пропало.

С вечера еще велел купить у мальчишек-разносчиков все утренние газеты. Вдруг хоть кто-нибудь, хоть чуточку, хоть малюсенькую заметочку успеет тиснуть. Ничего не нашел. После завтрака отправил Апанаса с Артемкой на рынок с заданием – послушать, что говорят о моем вчерашнем выступлении. Газеты газетами, а слухи – как барабаны африканских папуасов: способны пересечь континент за считаные часы.