Удивился. Оказалось, один ригсдалер – это три четверти серебряного рубля. Потом уже дома сел пересчитывать.

Купец Тецков, помнится, говорил, что стосильный пароход, постройку которого отказался оплачивать Осип Адамовский, обошелся комиссионерству в пятьдесят тысяч с хвостиком. У Магнуса себестоимость такого же корабля оценивалась в сорок пять. Ну или в шестьдесят тысяч ригсдалеров, если хотите. Это при условии, что машину доставят из Европы, а дерево на корпус не превысит в стоимости скандинавские пределы. Наивный. Бревна в Сибири раза в три дешевле обойдутся, а вот машина по меньшей мере в два раза дороже станет. Весь вечер я пытался исправить допущенные Бурмейстером ошибки. И в итоге пришел к выводу, что охотно вложусь в томскую верфь капиталом. При одновременном сооружении двух судов сразу Магнус был намерен спускать на воду не меньше шести штук в год. Что должно давать не менее сорока тысяч рублей прибыли. Мелочь, конечно. Но меня больше интересовало насыщение моих рек кораблями, чем лишняя копейка в кармане.

Сел писать Магнусу. И, еще не накорябав ни единого слова, задумался: на каком языке наивный судостроитель сможет прочесть мое послание? На французском? Что-то сильно сомневаюсь, что датчанин знаком с ним. На немецком? Мне представлялось неправильным отсылать в Данию сообщение на языке их победителей. Решил использовать русский. А потом попросить Якобсона или его дочь перевести.

Ни о каких ценах говорить не стал. Приедет – сам увидит. Выразил свою поддержку его будущему начинанию. Намекнул на возможность финансового участия. Порекомендовал сразу, еще на родине, озадачиться формированием полного штата будущей верфи. Посетовал на отсутствие в Сибири безработных столяров или плотников.

А еще порекомендовал начать изучение русского. Объяснил это предрассудками коренных жителей востока России. Мол, никто не станет иметь дела с человеком, не способным изъясняться на понятном всем и каждому языке.

Хорошо вышло. Не слишком длинно, по-деловому и позитивно. Велел после утренней трапезы закладывать карету, но лошадям пришлось обождать. Сначала увлекся просматриванием газет – снова тишина, а потом мои «разведчики» отчитывались о результатах рейда на Сенной рынок. Слухи действительно были. Но их общая направленность меня скорее позабавила, чем порадовала.

А еще я вдруг открыл для себя, какой длинной оказалась народная память. Моему Герасику было всего четыре годика, когда Михаил Михайлович Сперанский умер от простуды. Гениальный, поистине великий человек! Реформатор, преобразовавший систему управления страной в нечто вполне логичное и способное работать. Систематизировавший Свод законов империи. Превративший не поддающееся счету количество всевозможных указов, манифестов и уложений, накопившиеся в подвалах архивов, в несколько четко структурированных, доступно написанных томов. Один из организаторов императорского училища правоведения и воспитатель цесаревича Александра Николаевича.

Бытовали легенды, будто бы во время встречи императора Александра Первого с Наполеоном корсиканец, оценив ум Михаила Михайловича, совершенно серьезно предлагал русскому царю поменять ценного царедворца на средней величины королевство в Европе. Любое на выбор из германских. Впрочем, о маленьком капрале ходило много таких сказок в разных вариациях. То он, пораженный красотой русской княгини, давал относительную автономию ее мужу, немецкому герцогу, то вот Сперанского хотел чужими землями выкупить…

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как сановник, жизненный путь которого изучали все молодые «чижики-пыжики» – студенты училища правоведения, ушел из жизни. А в народе память о нем все еще была жива. Больше того! Нашелся прирожденный аналитик, сумевший найти аналогию между карьерой знаменитого на всю Европу деятеля с моей карьерой. Припомнил о сибирском периоде жизни Михаила Михайловича. О его службе на посту генерал-губернатора в Тобольске.

Давным-давно, задолго до рождения Германа Лерхе, молодой чиновник Сперанский за четыре с половиной года сделал головокружительную карьеру – от никому не известного домашнего секретаря князя Куракина до действительного статского советника. И вновь наблюдательный народ стал сравнивать это со стремительным взлетом Германа Густавовича Лерхе, в 1855 году поступившего в личную канцелярию великой княгини Елены Павловны титулярным советником, а спустя девять лет отправившегося начальствовать в Сибирь опять-таки действительным статским советником, как и Михаил Михайлович.

И жил-то великий реформатор в последние годы так же, как и Гера, на набережной Фонтанки, в доходном доме Лыткиных. И пик волны крестьянских переселений за Урал при Сперанском был…

В общем, народ крестился и шептал, что «дух старого графа не иначе как в молодого Лерхе вселился». И «вот призовет томского губернатора к себе государь да обнимет, так вы все увидите!».

Не знаю, что именно все должны увидеть, но «призыва» я пока не слышал. Съездил к Якобсонам, но никого, кроме слуг, там не застал. Написал записку с просьбой перевести мое письмо на датский и уехал домой. А там получил в руки коротенькое сообщение от дяди Карла о том, что он ныне в казенном доме на Малой Садовой, в Министерстве юстиции. Что уложение о принятии и оставлении иностранцами русского подданства, оказывается, уже существует и мне желательно бы самому «тоже изволить полюбопытствовать».

Хорошо лошадей еще не успели распрячь. Я вернулся в карету и отправился в ведомство господина тайного советника Дмитрия Николаевича Замятнина. Только чтобы убедиться в том, что есть в Отечестве люди и поумнее меня.

В начале февраля 1864 года, когда мой Герочка, открыв рот, слушал рассказы старшего брата о прошлогодней кампании и о походе к Борохудзиру, в столице император утвердил подготовленный министром иностранных дел князем Горчаковым законопроект. Отныне право иностранцев, невзирая на национальность, пересекать границу империи и свободно, неограниченно долго пребывать в стране по установленным паспортам было закреплено законом.

И этот же самый закон ограничивал свободу доступа в русское подданство. Князь Горчаков выделил три способа приобретения имперского гражданства. «Всякое лицо, происшедшее от русского подданного, независимо от места рождения считается подданным России до тех пор, пока не будет в установленном законом порядке уволено из русского подданства» – это первое, по праву рождения. Теперь инородцы – эстонцы, латыши, латгальцы, финны, шведы, киргизы, калмыки, башкиры, народы Сибири, Средней Азии и Кавказа – стали полными подданными царя. За ними все еще закреплялись особенные права и обязанности «вследствие происхождения и образа жизни». И все равно – эта статья уложения прямо декларировала равенство всех народов империи перед законом. Тихая, незаметная, но невероятно важная реформа!

Можно было получить или сохранить подданство вступлением в брак. Теперь иностранки, вступившие в брак с русскими подданными, а также жены иностранцев, принявших русское подданство, становились подданными России и не теряли его после смерти супруга. Эмансипация на марше! Ни один законодательный акт прежде не отделял супругу подданного от ее мужа. Еще одна тихая реформа – женщины России стали субъектом права, самостоятельной, относительно государства, величиной. Фактически статьей горчаковского закона объявлялось равенство полов в империи.