– Наверное, зверье балуется, – проворчал Гарри, выключая свет. – Поспать не дадут, твари!

И через три минуты храп возобновился.

– Ну давай хотя бы в Бухарест съездим! – Сикорски, сдувая с наполненной светлым пивом кружки пышную шапку пены, просительно посмотрел на Яромира. – Не верю я местным эскулапам!

– Только потому, что они не нашли в моем здоровье никаких отклонений? – усмехнулся Ярик, откусывая крепкими белыми зубами от полоски вяленой горбуши. – Так хочется отправить меня на инвалидность?

– Не мели ерунды, – поморщился Джеймс. – Просто я абсолютно убежден, что на таком допотопном оборудовании невозможно качественно обследовать пациента. У них даже одноразовых шприцов нет! Когда медсестра, что брала у тебя кровь из вены, развернула пакет из Макдоналдса и достала оттуда стеклянный шприц, я решил, что нахожусь на съемках фильма о Второй мировой войне! Кошмар какой-то!

– Да ладно тебе, хватит придираться, – Яромир обычно не обращал внимания на великодержавный шовинизм режиссера, прекрасно понимая, что американцы так воспитаны: все, что находится за пределами США, – глухая провинция. Тем более что в данном конкретном случае Сикорски искренне переживал за состояние здоровья своего актера и готов был нарушить график съемок ради него. Но сейчас где-то в районе солнечного сплетения внезапно зародилось и начало разрастаться глухое раздражение – какого дьявола этот толстяк без конца ноет?! То ему не так, это не эдак! Сидел бы тогда в своей гребаной Америке и носа не высовывал! Захотелось выплеснуть в брезгливо перекошенную физиономию визави остатки пива, но Яромир сдержался и даже не заорал, а лишь процедил, глядя на дно своей кружки: – Оснащение больницы – еще не показатель. Румыния никогда не была богатой страной, и то, что в таком небольшом городке вообще есть больница, – уже чудо. И шприц находился не в пакете из Макдоналдса, а в специальной пергаментной бумаге для стерилизованных инструментов. Врачи же здесь замечательные, настоящие профессионалы, так что их заключению я доверяю полностью. А оно гласит – пациент абсолютно здоров! Имеется лишь небольшое переутомление, и ничего больше, через неделю можно в космос лететь.

– И по каким признакам, позволь полюбопытствовать, – ехидно прищурился Сикорски, – ты определил профессионализм врачей?

– Не только врачей, – Яромир до побеления костяшек стиснул ручку кружки. – И медсестер тоже. Во всяком случае, та, что орудовала многоразовым стерилизованным шприцем, взяла у меня кровь совершенно безболезненно, а в Америке во время моего последнего обследования коза на шпильках всю руку мне истыкала столь обожаемой тобой одноразовой штуковиной.

– Подумаешь…

– Все, хватит! – Красич резко вскочил, опрокинув стул, с грохотом поставил кружку на стол и, склонившись над слегка офонаревшим режиссером, проорал ему в лицо: – Я здоров, понятно?! И больше ни слова на эту тему, иначе разорву контракт и уеду к чертовой матери!

– Домой, что ли? – криво усмехнулся Сикорски.

– Потрясен твоим искрометным чувством юмора! Встретимся завтра утром на площадке! – И Яромир, раздраженно пнув и без того униженный стул, почти выбежал из бара, в который они с режиссером зашли попить пивка после обследования.

Сикорски какое-то время задумчиво смотрел на захлопнувшуюся за актером дверь, потом удрученно покачал головой и вполголоса произнес:

– Ни хрена он не здоров, это и ежу понятно. Вон, словно с цепи сорвался: наорал, нахамил, мебель раскидал. Причем безо всякой на то причины. Еще и девка эта, Джулия. После ее лечения Джеро словно подменили. Надо будет навести справки о ней.

Приятная прохлада июньского вечера мягкой ладошкой провела по разгоряченному лицу Яромира, подула на пульсирующий раздражением лоб, забралась в ворот джемпера, намереваясь остудить все тело, но, дойдя до солнечного сплетения, вдруг содрогнулась и испуганно выбралась наружу. Ну его, пусть полыхает дальше, там у него что-то совсем чужое и страшное.

Яромир, уже почти расслабившийся и даже собравшийся вернуться в бар, чтобы извиниться за свое свинское поведение, тоже вздрогнул. Что за мысли слюнтяйские в голове тусуются? Не за что ему извиняться, он сказал то, что думал. Впервые за много лет, между прочим, раньше заморачивался правилами поведения и моралью. Нет, они, эти правила, нужны и даже очень важны, как и мораль, вот только… Как там пел Макаревич? «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас!»

Все правильно, хватит, соблюдая дурацкие правила приличия, терпеть чужие недостатки. И панибратство с обслугой пора прекратить, со всякими там осветителями и гримершами. Он – Джеро Красич, звезда, любимец миллионов, а они кто? Жалкие неудачники, лузеры.

Правда, эта девочка, Джулия… Она совсем другая, Яромир это чувствовал. Еще тогда, в вагончике, когда поцеловал ее ладошку, почувствовал.

Ладно, с ней можно и пообщаться, интересно будет узнать, как она его лечила. Ведунья, значит? Любопытно.

Кстати, что-то такое вертится в голове, какое-то воспоминание, связанное с колдовством. Что-то ведь было совсем недавно, что-то жуткое и опасное. Кажется, там пострадали…

Кто пострадал? Как? Это важно, очень важно, он знает. Знает, но не помнит. Яромир остановился и, застонав, сжал ладонями виски, словно хотел выдавить нужное воспоминание из хаоса, вихрившегося сейчас в его голове.

Проходившая мимо пожилая женщина остановилась и, тревожно вглядываясь в его лицо, о чем-то спросила. Собственно, о чем еще она могла спрашивать?

– Спасибо, у меня все нормально, – ответил Яромир, причем автоматически ответил на русском, а не на ставшем уже привычным английском.

– Так ты есть руси, сынко? – улыбнулась женщина.

– Да.

– Что естесь с твоя голова? Боли?

– Очень. Но вы не беспокойтесь, вон мой отель, я сейчас приму таблетку, и все будет хорошо.

– Нэ буде, я вижу. Меня звать тетка Иляна, я в молодости десять год жить в Молдавия, лечить там травами. Поэтому русски языка ешче паментам, но не так добре, как там. Дай посмотрю, что там у тебя естесть с боли. – Женщина взяла его за руку, прикрыла глаза, словно прислушивалась к чему-то, и внезапно испуганно отшатнулась и что-то забормотала на румынском, мелко-мелко крестясь.

Над солнечным сплетением снова сгустилась злость, Яромир стиснул зубы, едва сдерживаясь от раздраженного ора, развернулся и молча направился в сторону отеля.

Если эта кликуша сейчас опять привяжется, он за себя не ручается.

Но кликуша не привязалась, шагов за спиной не было. Потянув на себя стеклянную дверь отеля, Яромир оглянулся – тетка стояла на том же месте, глядя ему вслед.

Местная сумасшедшая, наверное.

Только сейчас Яромир заметил, что голова больше не болит. Вот и славно, можно обойтись без химии.

Он взял ключ от номера у портье – хотя называть так толстушку в плохо сидящем трикотажном костюмчике было просто смешно – и поднялся на свой этаж.