Спальня ее родителей располагалась в самом конце коридора. Дверь закрыта. Ее отец был всего в нескольких шагах от нас. Я заставила себя не смотреть на ту дверь. Потому что, задержись мой взгляд на ее гладкой поверхности секундой дольше, дверь превратилась бы в экран, на котором я увидела бы то, что какое-то время назад делал ее отец. Поэтому я крепко зажмурилась и вошла в комнату Ланы.

Я закрыла за собой дверь. Мне с трудом верилось, что я решила остаться здесь.

Лана включила на прикроватной тумбочке лампу. Сложив на груди руки, я критическим взглядом обвела комнату, пытаясь найти хоть что-нибудь, что привлекло бы мое внимание.

Что-то, что было бы не так.

Но все выглядело как обычно. Как всегда.

В углу стоял комод. Рядом с платяным шкафом зеркало в полный рост в светлой раме. Ее кровать застелена светло-серым покрывалом.

И вот теперь, глядя на ее комнату свежим взглядом, я поняла: это не спальня. Это декорация спальни. Задуманная таким образом, чтобы каждый, кто приходил в этот дом и видел ее комнату, думал, что Лана жуткая аккуратистка и зациклена на порядке.

Она могла схватить свою зубную щетку и сумочку и уйти, и никто бы не догадался, что когда-то она жила здесь.

Интересно, сколько раз она убирала в своей комнате, как в том сарае? При этой мысли я вздрогнула.

Лана обошла комнату, открывая и закрывая ящики. Прижав к груди сложенную пижаму, она тихо прошла в смежную со спальней ванную и закрыла за собой дверь. Через несколько секунд зашумел душ.

Я закрыла глаза и прислонилась головой к двери. Мои пальцы машинально попытались нащупать дверной замок. Но не нашли его.

Я наклонилась и осмотрела дверную ручку. Замка не было.

– Сукин сын, – прошептала я.

Я выпрямилась и прижала ладони к животу. Мне было муторно. Я должна была бежать отсюда, но я не могла бросить Лану. Вскоре Лана вышла из ванной, вслед за ней тянулся шлейф пара. На ее пижамных штанах были розовые овечки. Сверху – просторная белая футболка, размера на три больше. Для того, что с ней произошло, она выглядела такой маленькой, такой хрупкой. Как только она не сломалась?

Я прикусила щеку изнутри, чтобы не расплакаться.

Лана сняла с кровати декоративные подушки и швырнула их в угол. Я отошла от двери. Мои пальцы скользнули по ее компьютерному столу.

Она легла в кровать и потянулась к лампе. Но прежде чем выключить ее, посмотрела на меня.

– Спокойной ночи, – сказала она мне и выключила свет.

Я слышала, как шуршат простыни, пока она устраивалась поудобнее.

– Спокойной ночи, – прошептала я в ответ.

Вот так она собиралась закончить вечер.

Без слез.

Без эмоций.

Без чего бы то ни было.

Я лежала на спине. Каждая мышца в моем теле напряглась до предела. Я боялась расслабиться. Боялась пошевелиться. Или даже дышать. Поэтому я наблюдала, как надо мной медленно вращаются лопасти потолочного вентилятора. Я пыталась сосредоточиться на приятных вещах. Хороших вещах. Вентилятор напомнил мне колесо обозрения. Я представила ярмарку нашего штата. Обычно из всех трех летних месяцев ярмарка всегда начиналась в самый жаркий день. Я представила себе жирную пищу, веселый визг и смех, гул разговоров.

Я прищурилась и сделала все, чтобы эта картинка продолжилась. Но, как назло, в моей голове всплыли воспоминания о Лане и мне, когда нам было по тринадцать. Мы стояли в очереди на колесо обозрения. Она огромными глазами смотрела на аттракцион. Очередь начала двигаться. Я подтолкнула ее вперед. Она повернулась и испуганно посмотрела на меня.

– Я не пойду.

Она вышла из очереди и встала в сторонке. Я села в кабинку одна. Когда я достигла самого верха, я посмотрела на нее сверху вниз. Она все еще стояла там, все с тем же отстраненным выражением лица.

– Ну как? – спросила она, когда я сошла на землю.

Никак. Я была слишком занята тем, что следила за Ланой, чтобы с ней ничего не случилось. Я пожала плечами и сказала ей, что все было классно. Я выбросила из головы ее отказ прокатиться, и мы направились к другому аттракциону. Но теперь я поняла: Лане не нужно контролировать свою жизнь. Ей просто нужно быть готовой ко всему, что с ней может случиться. Мне не спалось. Я слышала, как в ванной капает вода, как поскрипывает дом. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на эти звуки. Мои глаза невольно скользнули к двери. Но я тотчас отвела взгляд, сжав посильнее простыни.

Дыхание Ланы сделалось ровнее. Я повернулась и посмотрела на ее затылок. Знала ли я ту, кого называла своей лучшей подругой?

Раньше я думала, что да.

Я знала, что она не умеет танцевать. Что она любила фильмы, потому что в них через пару часов обычно гарантирован счастливый конец. Небесно-голубой был ее любимым цветом, она любила просыпаться рано, чтобы полюбоваться восходом, и ненавидела дождливые дни.

Я думала, что все это – часть ее истории. Но я ошибалась. Все эти вещи были лишь знаком препинания – началом того, кем она была на самом деле.

– Лан? – прошептала я.

Я не надеялась услышать ее ответ. Я просто должна была чем-то занять свои мысли.

Несколько минут царило молчание. Но затем простыни зашуршали, и ее хрипловатый голос ответил:

– Да?

Я знала: ей не хочется говорить об этом. Но в моей груди пульсировала такая глубокая, такая сильная боль. Она не оставит меня, пока я не поговорю с ней.

– Как давно это продолжается? – прошептала я.

Я услышала, как она сглотнула.

– С тех пор, как мне исполнилось десять лет.

Ее слова эхом отозвались по комнате, забирая с собой воздух вокруг меня. Я почувствовала, что задыхаюсь.

– Кто-нибудь знает?

– Только моя мать. – Она сказала это так небрежно, словно мы с ней болтали о том, что ели на ужин.

– И она ничего не сделала? – прошептала я.

– Это стало бы позором для семьи, – прошептала Лана в ответ. – Поэтому она заметает все под ковер и делает вид, будто ничего не произошло.

Я потеряла дар речи. Когда вы смотрите на мать Ланы, вы видите высокие каблуки, жемчуг и губную помаду. Она всегда идеально причесана и ухожена. Как будто перенеслась сюда из эпохи Домохозяйки Сьюзи.

Очень быстро я поняла, что этот образ – наваждение, трюк фокусника. Как только туман начал рассеиваться, моим глазам предстала правда.

У меня не было слов. По крайней мере, способных стереть то, что случилось.

– Мне очень жаль, – сказала я в полном отчаянии.

Всего три простых слова. Но сказанные правильно, с искренностью и состраданием, они способны исцелить душу.