Доктор Ратледж ерзает на стуле.

– Я говорила с ней, – признается она.

– Когда? – Мой голос звучит громче. – Где она?

Она пропускает мой вопрос мимо ушей, словно даже не слышала меня.

– То, что случилось с тобой сегодня, это просто…

– Где она? – перебиваю я.

– Она в безопасном месте. Это все, что я могу тебе сказать.

– Почему вы мне не скажете?

– Потому что тебе нужно выздороветь. Ты не можешь ей помочь, Наоми, если ты сама надломлена.

Ее слова бьют в больное место. Мне положено быть для Ланы опорой, а без этого кто я такая на самом деле?

Я готова расплакаться, но кое-как сдерживаюсь. На сегодня довольно одного срыва.

– Все, что ты видела во время групповой терапии, это лишь игра твоего воображения.

– Он был здесь. – Мой голос звенит убежденностью. – Я видела его. Я чувствовала, как он схватил меня.

– Его там не было, – она тщательно произносит каждое слово.

Я делаю то же самое.

– Нет, был.

Я знаю: мы с ней можем спорить до бесконечности. Но все сводится к тому, что из нас двоих в здравом уме она.

А не я. Я – пациентка психушки.

Это мое слово против ее слов, и я знаю, что поверят ей.

– Может, тебе лучше лечь, как ты думаешь? – медленно предлагает она. – Увидимся завтра утром и продолжим наш разговор.

Я едва могу думать о том, что происходит, не говоря уже о завтрашнем дне.

Поэтому я киваю и встаю.

– Ладно.

Доктор Ратледж открывает дверь. Мэри выходит вперед и провожает меня до моей комнаты.

Остаток вечера я провожу в полном оцепенении.

– Пора идти, Наоми.

Я отворачиваюсь от окна и смотрю на Мэри. Она стоит в дверях, нетерпеливо постукивая ногой. Но я ни за какие коврижки не вернусь к доктору Ратледж.

Я с вызовом скрещиваю руки и пристально смотрю на нее.

– Нет.

Мэри наклоняет голову и сурово смотрит на меня. Весь ее вид говорит: «Не хочешь идти по-хорошему, пойдешь по-плохому».

За прошедшую неделю это стало привычным. Мэри говорит, что мне нужно пойти к доктору Ратледж. Я отвечаю отказом. Тогда она зовет на помощь, и другая медсестра помогает ей тащить меня по коридору. Я упираюсь, пытаюсь вырваться от них, но в конечном итоге неизменно оказываюсь напротив доктора Ратледж. После групповой терапии я возвела вокруг себя стену, опасаясь, что любые другие методы, которые имела в виду доктор Ратледж, уничтожат меня. Поэтому она сидит за столом и задает типичные вопросы:

– Как ты?

– Ты хорошо спала прошлой ночью?

– О чем ты сейчас думаешь?

Я никогда не отвечаю. Смотрю, как часы отсчитывают время. Наша встреча превращается в противостояние. Я упрямо молчу, отказываясь отступать, а доктор Ратледж настойчиво говорит, пытаясь заставить меня раскрыться. В конце концов я беру над ней верх, и она отпускает меня. Но я никогда не покидаю ее кабинет, ощущая себя победительницей, потому что правда состоит в том, что мои ночные кошмары стали еще хуже. Куда бы я ни пошла, я всюду вижу его. Доктор Ратледж увеличила мне дозу амбиена. Некоторым он помогает, но недостаточно.

Боюсь, что лекарство вскоре перестанет быть моим убежищем. И тогда Майкл найдет меня и разорвет на куски.

Я хожу в полном отупении. Граница между разумом и безумием начинает размываться. Все начинает сбивать меня с толку. И страшнее всего то, что я постепенно превращаюсь в одного из тех пациентов, что часами сидят в комнате отдыха, безучастно глядя в телевизор.

Я вздыхаю и отхожу от окна. Сегодня я слишком устала, чтобы бороться. Мэри одобрительно кивает мне. Я вижу, как ее распирает от гордости. Она считает, что я делаю шаг в верном направлении.

Мы неспешно идем по коридору, словно прогуливаемся по парку. Если задуматься, этот застоявшийся воздух и стерильные стены действительно и есть мой парк.

Прежде чем открыть дверь кабинета доктора, Мэри разок стучит в дверь. Затем смотрит на меня и кивком приглашает войти. С неохотой я переступаю порог. Ратледж поднимает голову и улыбается. Она сидит в кресле, чопорная и собранная, словно у нее есть решения для всех моих проблем.

Я с вызовом смотрю на нее.

Она показывает на стул перед столом.

– Может, все-таки сядешь?

Я скрещиваю на груди руки.

Доктор Ратледж вздыхает. Просто вздыхает. Этот тихий вздох странным образом расслабляет меня. Я тоже хочу сидеть, откинувшись на спинку кресла, вздыхать и делать вид, что на меня не давят никакие проблемы.

– Продолжаешь играть в молчанку?

– Я не играю с вами в молчанку.

Она с сомнением смотрит на меня.

– А вот тут ты не права. Ты по-прежнему сердита на групповую терапию, и игнорирование меня – твой единственный способ справиться с ситуацией.

Я вздрагиваю, словно она бросила в меня нож и промахнулась всего на несколько дюймов.

– Вы ставите это мне в упрек? – говорю я.

– Разумеется, нет. Я уже признала, что групповая терапия была ошибочным выбором. – Она выдерживает паузу и ласково добавляет: – Но я не против тебя, Наоми. Когда я задаю вопросы, для этого имеется причина.

Я делаю шаг вперед. Я все время внимательно наблюдаю за ней.

– И что это за причина?

– Тебе так и не поставили диагноз, – объясняет она. – А я хочу, чтобы это сделали. Ты здесь почти два месяца, я бы сказала, это на два месяца больше, чем нужно.

Я медленно сажусь. Кажется, у нас, наконец, появилось нечто такое, с чем мы согласны. Но я не собираюсь открываться мгновенно. С какой стати мне облегчать ей жизнь?

– Как прошел твой день?

– Нормально, – неохотно говорю я.

– Чем ты обычно занимаешься в течение дня?

– Провожу какое-то время в своей комнате. Затем иду в комнату отдыха… – Я умолкаю. Она вопросительно поднимает бровь. – Я заперта в психушке. Чего еще вы ожидаете?

– То есть ты ничего не делаешь?

– Ничего, – подтверждаю я.

– Ты любишь читать? – тотчас спрашивает она.

– Нет, – мгновенно отвечаю я.

– Как насчет фильмов?

– Тоже нет.

Очередная ложь.

Она продолжает задавать вопросы. Я отвечаю, мои ответы вылетают как из пулемета. Я жду, когда она сдастся, но этого не происходит.

– У тебя есть здесь друзья? – спрашивает она, сверля меня взглядом.