Умею плавать, не утонешь. Повеситься? Да, вот кушак, на суку”. Это показалось так возможно и близко, что он ужаснулся. Хотел, как обыкновенно в минуты отчаяния, помолиться. Но молиться некому было. Бога не было (курсив мой. – А. Т.)» (31: 37). Поразительна мгновенность и определенность вывода «святого» и «чудотворца» монаха-отшельника Сергия. Значит, главный герой повести – явный атеист.

Таким образом, анализ текста повести «Отец Сергий» не позволяет согласиться с мнением Е. Н. Купреяновой, А. Г. Гродецкой, С. И. Стояновой и многих других исследователей об антимонашеском, «антиканоническом» характере произведения. Образ монаха-праведника, тем более святого, объективно отсутствует в повести, а поэтому нельзя утверждать, как это делает А. Г. Гродецкая, что Толстой дает представление о сниженной «репутации святости» в народе. С точки зрения христианской традиции, в лице отца Сергия выведен лжеправедник, за внешним благочестием которого скрывается греховная бездна. Согласно логике Толстого, Сергий-монах тоже является лжеправедником, хотя и по другой причине, а именно, из-за причастности к церковной жизни.

Следовательно, неубедительно заключение М. Жиолковской, Н. Кристэсэн, А. Г. Гродецкой и об антижитийном направлении толстовской повести. Дело в том, что упомянутые исследователи проецируют свое мировоззрение не только на творение писателя, но и на его источники. В патериковых повествованиях они видят «еретическое» начало. Распространенный сюжет вразумления монаха-пустынника или столпника живущим в миру праведником однозначно интерпретируется ими как «посрамление» монашества.

Однако подобного смысла нет в патериковых или минейных текстах. И житие Арсения Великого, и сказание о епархе Феодуле, и ряд других аналогичных сюжетов раскрывают совсем иную идею. У православных авторов речь идет о Божием предостережении великим подвижникам против гордости, дабы они не превозносились своими подвигами и духовными дарованиями. В Минеях, Прологах и Патериках через образы мирских праведников Господь (и сам автор-повествователь) не посрамляют монашество, уединение, внутреннюю молитву, а восхваляют смирение, терпение и благодушие истинных рабов Божиих, без которых и те первые добродетели невозможны. После встречи с мирскими праведниками монахи-отшельники не раскаиваются в избранном пути, не оставляют своего подвига, как это происходит в «Скоморохе Памфалоне» Н. С. Лескова, а наоборот, усиливают его, вдохновленные увиденными примерами высокой духовной жизни простых городских жителей.

Уместно вспомнить слова митрополита Московского Филарета (Дроздова), прекрасно иллюстрирующие православное воззрение на мирскую и монашескую святость: «Как никого не спасает одно внешнее пребывание в пустыни, так не погубляет никого внешнее жительство в мире»[69]. Очевидно, что исследователи Толстого вслед самому писателю, так сказать, «догматизируют» сферу проявления святости и праведности, допуская в нее только мирских людей. Итак, все приведенные выше соображения позволяют утверждать не антижитийную, антиканоническую, антиправославную, а нежитийную, неканоническую, неправославную направленность «тенденции» автора «Отца Сергия», «тенденции», нисколько не противоречащей реализму произведения и объективной действительности. Православный же «декор» выполняет вполне определенную функцию художественного обозначения, наименования адресата критики Толстого, но не саму критику.

Однако в повести присутствует и позитивная направленность толстовской «тенденции», выраженная через образы «авторских праведников», то есть Пашеньку и Степана Касатского после отречения от монашества. Чисто внешне, на уровне сюжетной роли, Пашенька на самом деле напоминает житийных мирских праведников. И все же реальная суть ее «жития» не допускает возможности провести параллель с житийными аналогами.

Выявлению различий толстовской и православной концепций мирской святости способствует упоминавшееся сравнение из работы И. А. Юртаевой «К вопросу о традициях жития в повести Л. Н. Толстого “Отец Сергий”». Как полагает исследовательница, «житие» Пашеньки схоже с «Житием Исидоры Юродивой». В качестве доказательства своей мысли Юртаева делает несколько выписок из «Жития Исидоры Юродивой». Приведем одну из этих выписок, передающую слова Ангела отшельнику Питириму о праведности Исидоры: «…эта сестра угодна Богу своими подвигами более тебя, так как, живя всегда среди других сестер и служа всегда всем с любовью, она находится в презрении у всех; но несмотря на это, никогда своим сердцем не отлучается от Бога. А ты, пребывая здесь в уединении и никогда не уходя отсюда, умом своим обходишь все города»[70]. Православный автор показывает удивительное смирение и высокую степень молитвенного настроя Исидоры, ибо не только ум, но и сердце ее постоянно пребывают вне окружающего мира и обращены к Богу. Пашенька же, по собственному признанию отцу Сергию, молится «машинально», понимая, что «не так надо, да нет настоящего чувства, только и есть, что знаешь всю свою гадость» (31: 43). Показательна особенно сочувственная реакция на эти слова самого главного героя повести. «Да, да, так, так, – как бы одобряя, подговаривал Касатский» (31: 43). Бывшего монаха привлекала идея покаяния не перед Богом, в чем состоит сущность молитвы православных святых, а именно перед собой (или перед другими людьми). Путь такого непокаянного покаяния и избрал отец Сергий. Эта черта духовной жизни толстовского героя автобиографична. Известна следующая дневниковая запись самого писателя: «… Мне не гордиться надо прошедшим да и настоящим, а смириться… просить прощения у людей (написал «у Бога», а потом вымарал). Пред Богом я меньше виноват, чем пред людьми: он сделал меня, допустил меня таким» (55:113). Как видим, «покаяние» оборачивается самооправданием и даже обвинением Бога. Таким образом, Пашенька и Степан Касатский после «возрождения» представляют собой два типа толстовских «авторских праведников»: собственно праведника и кающегося грешника.

Тем не менее следует обратить внимание на то, что «тенденция» автора, как и в других произведениях, не занимает всего художественно-смыслового пространства повести «Отец Сергий». Третье «житие» – обращение блудницы Маковкиной – красноречивое тому подтверждение. Надо сказать, вся сцена искушения отца Сергия великосветской дамой вообще близка православным источникам (в чем опять-таки следует видеть не противоречивость писателя, а особую художественную задачу православного элемента). И в описании обращения Маковкиной нет мотивов, отражающих толстовское понимание праведничества. В отличие от отца Сергия, покаяние Маковкиной было направлено к Богу, а поэтому вело ее не в мир, а в монастырь. Знаменательно, что автор повести не счел необходимым «разоблачать» неправедность монашеского пути матери Агнии (Маковкиной). Следовательно, объективно данный текст как бы «дедогматизирует» концепцию праведничества своего автора, демонстрируя полноправное существование иной высшей правды. Поэтому есть все основания считать открытым финал повести «Отец Сергий» не только из-за незавершенности произведения (дневники и записные книжки 1900-х годов свидетельствуют о желании Толстого вернуться к доработке произведения), но и из-за отсутствия окончательного и однозначного художественного завершения «монастырской» темы.

2. Проблемы интерпретации темы праведничества в повести «Хозяин и работник»

Повесть «Хозяин и работник» – фактически единственная законченная Толстым литературная работа 1890-х годов. По-видимому, это говорит не только об особом творческом подъеме писателя при создании повести, но и о внутренней цельности