Гай Юлий Цезарь Германик, появившийся на свет 31 августа 12 г. н. э., был младшим и единственным выжившим сыном Германика Цезаря и Агриппины Старшей. Таким образом, он по отцовской линии Марка Антония приходился праправнуком Ливии и ее первому мужу Тиберию Клавдию Нерону, а по материнской — самому Августу. Такое весомое наследие окажется крайне взрывоопасной генетической смесью. Оно даровало Гаю родство с родом Юлиев-Клавдиев и близость к богам. Включавшее как победителя, так и побежденного в битве при Акции, оно способствовало бессистемной лояльности молодого человека, решительно настроенного отбирать только те аспекты Римской революции Августа, которые его устраивали.

Однако наследием Гая Калигулы была не только причудливая родословная, но и генеалогическое древо, изображенное на стенах семейного атриума. Оно включало такие наследственные черты, как героизм и злодейство, признание на просторах всей империи, преданность римской армии и глубокие народные настроения, которыми манипулировала его мать в пользу своих детей. По мнению римлян, такая комбинация аристократических родов определяла у Гая предрасположенность к некоторым наследственным чертам: юлианское щегольство и даже гений, жестокость и высокомерие Клавдиев, безответственная расточительность Марка Антония, благожелательность Германика. Эта богатая генетическая смесь должна была вызвать раздумья. Сенека, как мы видели, подчеркивал родство с Германиком. На судьбе Гая сказалось также отсутствие альтернативных кандидатов из императорской семьи.

Нам известна история Германика. Он стал консулом в двадцать шесть лет и был выдающимся военачальником, чья популярность превзошла даже славу его дяди, Тиберия. Он был вероятным кандидатом на роль принцепса, успешно воевал в Паннонии, Далмации и на Рейне, заслужив сравнение Тацита с Александром Македонским. В Германии малолетний Гай разделял известность отца. Одетый матерью в специально сшитую солдатскую форму, он стал неофициальным талисманом легиона и однажды помог предотвратить мятеж. «Прозвищем Калигула (Сапожок) он обязан лагерной шутке, потому что подрастал он среди воинов, в одежде рядового солдата», — говорит Светоний. Солдатский мятеж 14 года, как и прозвище (которое сам он ненавидел), стал частью императорской мифологии, хотя Гай вряд ли его помнил. С ним осталась любовь армии. В 19 году ее оказалось недостаточно, чтобы спасти Германика. Как мы помним, он, вероятно, был отравлен Пизоном в Сирии по приказу Тиберия, который впоследствии не пришел на похороны. Опечаленная вдова определенно обвиняла Тиберия. Агриппина была достаточно умной и практичной, чтобы использовать семейную трагедию для последующего успеха. В результате ее интриг, принесших смерть ей и двум старшим сыновьям, в выигрыше оказался младший ребенок, Гай.

В третьей четверти восемнадцатого столетия рожденный в Пенсильвании художник, создающий произведения на исторические темы по просьбе архиепископа Йоркского, избрал своей героиней Агриппину. Работа над картиной «Агриппина сходит на берег с прахом Германика в Брундизии» заняла у Бенжамина Веста несколько лет. Она была навеяна отрывком из «Анналов» Тацита, как и заказывал священник.

«Агриппина, изнуренная горем и страдающая телесно и все же нетерпимая ко всему, что могло бы задержать мщение, поднимается с прахом Германика и детьми… провожаемая общим состраданием: женщина выдающейся знатности».[107]

В соответствии с идеями величественности исторической живописи того времени Вест изобразил сцену благородного пафоса. Агриппина, одетая в белое, со склоненной покрытой головой, прижимает к груди прах своего мужа. Ее окружают оставшиеся в живых дети (те самые, которые ехали в колеснице Германика во время триумфа в честь победы над германцами)[108] и сочувствующие толпы скорбящих римлян. В центре картины находятся объекты народного поклонения — сыновья и дочери Германика, которые не могут не испытывать удовлетворения от завышенного восприятия своих невзгод и общественной значимости. (Пять лет спустя Вест вернется к теме Агриппины и ее детей, написав более сентиментальное полотно «Агриппина с детьми скорбят у праха Германика». На нем внимание привлекают оживленные, пышущие здоровьем ангельские образы младших детей, которые опять занимают главное место в композиции картины и оттеняют страдание поникшей матери с молочно-белой кожей.) Из Брундизия семья поехала в Рим. Семилетний Гай сопровождал мать в этом триумфальном путешествии-паломничестве, символизирующем возвращение и месть.

В действительности Агриппина была не так благородна и старалась вызвать сострадание, чтобы добиться этой мести; тем самым она стала источником постоянного раздражения для Тиберия, и в конце концов он выслал ее на остров Пандатерия, где отбывала ссылку ее мать, Юлия. Агриппина умерла там в 33 году, за четыре года до смерти Тиберия, после неудачной попытки умереть с голоду, которая закончилась насильственным кормлением и побоями — такими жестокими, что она потеряла глаз. Это был мрачный, полный страданий, бесчеловечный конец, который тем не менее обеспечил ей пиетет исторической традиции, во всех других отношениях враждебно настроенной к женщинам рода Юлиев-Клавдиев. Связывая это с убийством Германика и арестом старших братьев Гая, Нерона Цезаря и Друза Цезаря, которых тоже умертвили голодом (Друза голод измучил до того, что он пытался грызть солому из тюфяка), можно сказать, что подобное семейное наследие не такое завидное, как заставляет нас считать Сенека. В атмосфере всеобщей подозрительности, характеризующей двор Тиберия, присущее Гаю умение нравиться толпе было столь же проклятием, сколь и благословением.

Из трагедии берет корни прагматизм. Гаю Калигуле было девятнадцать лет, когда его вызвали на Капри. Этот шаг был подготовлен его бабкой Антонией, стремившейся обезопасить его от злонамеренных действий Сеяна. Здесь он научился эмоциональной сдержанности. По словам Светония, «казалось, он вовсе забыл о судьбе своих ближних, словно с ними ничего и не случилось. А все, что приходилось терпеть ему самому, он сносил с невероятным притворством». Боясь публично выражать свои чувства по поводу несчастий своей семьи, Гай стал вести себя с поразительным самообладанием, таким же расчетливым, как коварство стареющего императора. После смерти Тиберия он совершенно правильно оценил пропагандистское значение памяти Германика, Агриппины и своей поредевшей семьи. Копируя достойную похвалы эмоциональность действий Агриппины, увековеченных Вестом, он предпринял путешествие на Пандатерию и Понтию, чтобы забрать останки матери и брата Нерона (тела Друза так и не нашли). Он намеренно выбрал ненастный сезон, приписав весенние капризы погоды тому, что скорбит сама природа. В Риме, утверждая, что собственными руками перенес прах в новые урны, Гай с большой торжественностью поместил их в мавзолей Августа. Это был процесс отвержения Тиберия. Гай решил позиционировать себя не в новом континууме римских императоров, а в особом династическом контексте: он наследник Августа по линии семьи, известной своим величием. Поднимая значение и оправдывая этот династический элемент принципата (новый в Риме по своей неприкрытости), он узаконивал собственное правление и придавал благопристойность своему восхождению на трон (которое в конце концов было завещано Тиберием). Он также решил проблемы будущего, среди них — претензии на трон Луция Домиция Агенобарба, впоследствии известного как Нерон, внука Германика, который, подобно Гаю, смог опереться на трагическую историю величия семьи.