Мэри турчанкой! — она понимает, что опять беременна. И это снова повергает ее в глубочайшую депрессию. Теперь уже все: и Перси, и Уильямсы, и даже приехавшая в Пизу Клер — знают, что именно так она переживает подобное состояние, осуждают ее и откровенно жалеют Шелли.

Клер опять умоляет Байрона вернуть ей дочь или хотя бы дать возможность увидеть ее — он непреклонен. Ей снятся плохие сны, но пока что она вместе с Уильямсами отправляется в залив Специи искать для всей компании дом на лето. Мэри, Шелли и маленький Перси остаются в Пизе. В это самое время в их палаццо появляется возлюбленная Байрона Тереза Гвиччоли и сообщает, что пятилетняя Аллегра умерла от тифа в монастыре Баньякавалло. Это произошло 23 апреля, а уже 26-го Мэри, Клер и маленький Перси срочно покидают Пизу и отправляются в залив Специи, в рыбацкую деревушку Сан-Теренцо. Сам Шелли и Уильямсы остаются паковать вещи. Таков был план Шелли: не говорить пока Клер о смерти дочери. Он боялся бури и мести — ведь Байрон находился совсем рядом, в доме через реку. Кто знает, что бы выкинула убитая горем темпераментная Клер? Мужская солидарность оказалась сильнее всех прочих чувств, и лето в Сан-Теренцо началось со лжи. Их последнее лето. И как только Мэри, сама потерявшая уже трех детей, согласилась на такое?

J

8

Сан-Теренцо. Все кончено

Волны Лигурийского моря и сегодня лениво омывают этот берег, напоминая о потерянном рае или аде — для кого как. Впрочем, иногда они приходят в ярость и тогда со страшным грохотом разбиваются об огромные каменные валуны, превращаясь в заливающую все на своем пути белую пену. В эти дни владельцы небольших отелей на побережье наглухо закрывают двери и окна и рекомендуют постояльцам осторожнее ходить по красивой каменной набережной, соединяющей ныне два курортных местечка — Сан-Теренцо и Леричи. На пляжах — не без труда отвоеванных у моря песчаных полосках — ветер срывает тенты и опрокидывает шезлонги, и радуются этому буйству стихии, кажется, одни только чайки, которые бесстрашно носятся над волнами высотой с двухэтажный дом. Они знают, что совсем скоро выглянет солнце, буря уйдет и море затихнет, начнет виновато лизать прибрежный песок в лагунах и мгновенно высыхающие оголившиеся черные камни. Городки, которые будто крадутся здесь к воде с высоты по тропам, щедро расцвеченным вербеной и полынью, на глазах оживают и возвращаются к своему нормальному — сонно-праздничному — состоянию.

Два века назад здесь все выглядело иначе. Рыбацкая деревушка была так бедна, что дети круглый год ходили босиком и всегда были голодны, а попасть из Сан-Теренцо в Леричи можно было только по морю: кто бы стал очищать берег от огромных камней и прокладывать пеший путь? Через горы, заросшие растительностью, как джунгли, тоже было не пробраться. В убогих хижинах повсюду сушились весла, сети и паруса, рядом стояли лодки, которые надо было постоянно чинить. По счастью, дешевого местного вина было в избытке, и тихими ясными ночами местное население развлекалось тем, что группы молодых людей, взявшись за руки, приближались к самой морской кромке, а потом с дикими воплями убегали от наступающей волны. Взрослые, разогретые алкоголем, подбадривали молодежь — их разговоры и пение не смолкали до самого утра. Когда Мэри впервые стала свидетелем подобного шумного гуляния, она едва не сошла с ума.

— Это и есть тот покой и уединение, которые мы мечтали обрести на лето? — спросила она мужа.

— Здесь первозданная природа и естественные люди, я абсолютно счастлив, — был ей ответ.

Джейн не стала жаловаться и ужасаться, а принялась вместе с Клер обживать дом, виллу Маньи, — самое большое строение в Сан-Теренцо, единственное в своем роде. Удивительно, но оно почти в неизменном виде сохранилось по сию пору: пять белых арок, смотрящих в море, два этажа — и невысокие горы позади.

Как это часто бывает, никто из прибывших в Сан-Теренцо тем летом не чувствовал, что совсем скоро произойдут события, которые перевернут их жизнь, и все — кроме Шелли, конечно, — были поглощены бытовыми проблемами. Мэри возненавидела этот дом сразу. На первом этаже, пустом, требующем ремонта и продуваемом всеми ветрами, жить было невозможно: когда море волновалось, сюда доходили волны, поэтому там хранились только рыболовные снасти и весла.

Оставались три небольшие спальни вокруг гостиной на втором этаже. Разместиться там предстояло пятерым взрослым, трем маленьким детям, повару, слугам и няне. В итоге Мэри заняла спальню с южной стороны, Шелли — с северной (дальше, как можно дальше хотела она быть от него в это последнее лето, чего потом не могла простить себе до конца жизни). Уильямсы расположились в оставшейся отдельной комнате, а Клер поставили кровать прямо в общей гостиной: жизнь на проходной, такой отныне была ее судьба. Детей и слуг разместили кое-как позади дома, там был небольшой садик, огороженный с одной стороны виллой, а с другой — горой, заросшей лесом, и летние пристройки, где, по крайней мере, не дуло, а ночи в Лигурии в мае теплые. Много позже Генри Джеймс назовет этот дом «бледнолицей трагической виллой», но в то время его обитатели беспрестанно ссорились и были поглощены совсем неромантическими обстоятельствами.

В воздухе висел топор: никто так и не решался сообщить Клер о смерти дочери. Прошло уже больше недели со времени приезда, и наконец 2 мая Мэри и Шелли позвали Уильямсов, чтобы обсудить, что же все-таки делать. Помог случай: недоумевающая, куда все исчезли, Клер подслушала этот разговор. Белая как смерть она вошла в комнату, где происходило собрание, и произнесла: «Не мучайтесь, мне все известно». И медленным шагом, как сомнамбула, двинулась в сторону моря. Конечно, все побежали за ней — но Клер снова абсолютно тихим и спокойным голосом попросила: «Я не собираюсь топиться. Дайте мне побыть одной». Следующие два часа она то ходила по кромке воды взад и вперед, то сидела на берегу, отвернувшись, чтобы никто не видел ее лица. Четыре пары глаз с тревогой наблюдали за ней — но нет, не было ни истерики, ни желания мчаться в Ливорно, дабы отомстить нерадивому отцу, напротив, еще долгое время потом Клер вообще не произносила его имени. Теперь она даже больше, чем Байрона, винила в смерти Аллегры Шелли и Мэри. Самые близкие для нее люди знали, как она страдает, им она рассказала свой зловещий сон, в котором Аллегра просила мать о помощи, Шелли она умоляла позволить ей поехать с ним в Баньякавалло