и забрать ребенка — все напрасно. Она презирала их и не желала никого видеть. Обстановка на вилле Маньи стала еще более невыносимой.

Скоро своего нерожденного ребенка потеряла и Мэри: 16 июня она проснулась в луже крови. Джейн и Клер кинулись на помощь, они меняли простыни и смачивали лоб Мэри бренди, уксусом, одеколоном и бог знает чем еще, но Мэри слабела, теряла сознание и уходила на глазах. Конечно, послали за доктором — но когда он еще доберется из Ливорно через Леричи в СанТеренцо? О чем думала компания с тремя маленькими детьми и беременной женщиной, поселившись в такой глухомани, остается загадкой. Как ни странно, положение спас Шелли: он, не чуждый медицинским познаниям — из-за своего интереса к науке, а еще больше благодаря постоянным консультациям с врачами по поводу собственного здоровья, — распорядился достать лед. Не сразу, но его раздобыли, и Шелли обложил кубами льда всю нижнюю часть туловища жены. Джейн и Клер в ужасе умоляли дождаться врача — но кровотечение было остановлено, а приехавший наконец доктор оказался искуснее врача, лечившего ее мать, Мэри Уолстонкрафт: он не занес никакой инфекции, и Мэри была спасена.

Весь остаток июня она радовалась тому, что выжила. С особенной нежностью смотрела на крепкого Перси Флоренса, уплетающего все, что ему предлагали, за обе щеки. Прятала глаза, чувствуя свою вину перед Клер, — и старалась угостить ее чем-нибудь вкусным, заинтересовать новой книжкой, даже предложила Клер спать в ее, Мэри, комнате. Они подолгу гуляли вдоль моря, ни слова не говоря ни о Байроне, ни об Аллегре, как будто их никогда и не было. Лето стояло очень жаркое, и Мэри тревожилась: такая же жара унесла жизнь Уильяма, их Мышонка. «Больше я не хочу детей, — думала она, — потому что просто не переживу еще одну потерю». Она научилась без раздражения слушать индийские серенады Джейн, так восхищавшие Шелли. «У нее и правда волшебный голос, что толку ревновать. Ведь он принадлежит всем: и этим чайкам, и волнам, и итальянцам, собирающимся возле дома, чтобы послушать ее пение. И она так добра к Перси Флоренсу, готова играть с ним часами, на что сама я никогда не была способна».

Мэри опасливо-снисходительно отнеслась к новой игрушке своего мужа: в Ливорно для них с Уильямсом наконец построили парусную яхту. Она была красива, повторяла очертания некогда пленившей Шелли королевской, велика и неустойчива. У нее были две высокие мачты и множество кливеров, гораздо больше, чем обычно бывает на судах такого класса. Знающие люди сошлись на том, что управлять ею нелегко, особенно в плохую погоду, потому что она слишком легка для такого количества парусов. Понадобилось бы немало свинца, чтобы придать ей устойчивость, но и с таким грузом она вряд ли стала бы послушнее.[8]

— Уильямс — опытный моряк, да и я плаваю на судах с детства! — восклицал Шелли в ответ на критику своего детища, умолчав о том, что сам он плавать как раз и не умеет, а в Англии курсировал на лодках с веслами по Темзе и другим, еще более спокойным рекам. Он решил назвать судно «Ариэль» — из любви к Шекспиру и Джейн. Когда оно наконец прибыло в Сан-Теренцо, выяснилось, что к берегу подойти громоздкая яхта не может: пришлось соорудить крохотный ялик, этакую ореховую скорлупку, чтобы загружаться на судно с моря. Но главное — это был не «Ариэль»! Шелли с возмущением увидел надпись на парусе — «Дон Жуан». Такой вот привет от Байрона, которого в тот момент Шелли просто ненавидел! Они с Уильямсом принялись яростно оттирать чужие слова с помощью горячей воды, щетки и скипидара, но ничто не помогало. Пришлось вырезать надпись, потом заштопать парус и нанести новое название. На все это они потратили гораздо больше времени, чем на получение навыков управления новым судном.

За строительство парусника отвечали Трелони и капитан Дениэл Робертс. Интересно, что именно они, пытаясь оправдаться, и выдвинули потом несколько собственных версий крушения — от стремления Шелли к суициду до нападения на «Ариэль» некой пиратской фелюги. Англичанам нет равных в дотошности по отношению к своему прошлому, поэтому все эти версии, хотя и не сразу, были признаны несостоятельными. Несовершенство судна, плохая погода и неумелые действия экипажа — вот что погубило «Ариэль». Недаром тот же Трелони настоятельно советовал Уильямсу найти хорошего моряка, знающего этот залив, а по поводу Шелли высказался прямо: «От него не будет никакого толка, пока вы не острижете ему волосы, не швырнете в море все греческие трагедии и не погрузите его руки по локоть в бочку со смолой».[9]

После прибытия в Сан-Теренцо «Ариэля» Шелли, казалось, просто переселился на море. Он целыми днями с книжкой в руке качался на волнах в ялике и однажды даже затащил туда — к ужасу Уильямса — Джейн с двумя ее детьми. Он так увлекся, что стал грести в открытое море, и только хитростью и спокойствием Джейн удалось заставить его вернуться. По ночам компания собиралась на «Ариэле» глядеть на звезды и луну, и однажды, положив голову на колени мужа, Мэри вспомнила их бегство, шторм в Ла-Манше и то, как она так же сидела тогда, абсолютно счастливая и бесстрашная. За эти десять лет я постарела на тридцать, подумала она. А Шелли? Она восхищалась его творчеством точно так же, как и раньше. Может, даже больше. Она не встречала человека честнее и благороднее в помыслах и мечтах. Но почему он всегда вредит себе и тем, кого любит? Как так получается? Как разорвать этот порочный круг?

Мэри думала еще о том, что поэты — особые люди. Она слишком долго прожила с Перси Биши, чтобы не знать о том, что он постоянно — еще со времен учебы — принимал опиум, или лауданум, как тогда его называли. Именно им отравилась бедная Фанни. А Шелли? Он использовал его для вдохновения? Чтобы забыть хоть на мгновение тяготы жизни? Она не знала ответа. Как не понимала и природу его мании преследования — она тоже началась давно: после изгнания из Оксфорда он все время боялся, что отец запрет его в сумасшедшем доме, потом кредиторы, потом эпизоды, скорее всего вымышленные, нападения на него вооруженных грабителей. Лунатизм — а кто из поэтов ему не подвержен, вспомним Ахматову! Видение на вилле Диодати женщин с глазами вместо сосков. А неделю спустя после ее выкидыша в Сан-Теренцо Мэри проснулась ночью от страшного крика, вскочила на ноги и увидела бледного