как полотно Шелли с широко открытыми, ничего не видевшими перед собой глазами. Он в абсолютно бессознательном состоянии входил в ее комнату. Она в ужасе побежала к Уильямсам — тем удалось привести Шелли в чувство, и он, сконфуженный устроенным переполохом, рассказал, что отчетливо видел — как будто наяву, а не во сне — страшную картину. Эдвард и Джейн, все в крови, надвигались на него, и Эдвард проговорил: «Вставай, Шелли, море затопило дом, и все сейчас уйдет под воду». Он выглянул в окно и увидел, что вода стремительно прибывает, после чего выбежал в холл и ворвался в комнату Мэри. «В тот момент я мог задушить тебя», — сказал он ей. В доме больше никто не спал. Каждый из обитателей виллы Маньи молча вспомнил еще один эпизод, случившийся на другой день после того, как Клер узнала о смерти дочери. Шелли и Уильямс прогуливались вдоль моря и любовались лунной дорожкой, как вдруг Перси побледнел и закричал: «Смотри, смотри!» Конечно, Эдвард ничего не увидел, но Шелли уверял, что перед ним среди волн всплыло дитя со сцепленными руками и пронзительным взглядом. Потом Уильямс говорил, что все они, конечно, ощущали незримое присутствие несчастной Аллегры, но только гениальный поэт мог материализовать это видение.

Подобные горестные знаки сопровождали Шелли всю жизнь, но на этот раз они явно не были случайными. Приближалось 1 июля, когда мужчины должны были плыть на «Ариэле» в Ливорно — встречать прибывшего туда с семьей Ли Ханта для организации (на деньги Байрона, конечно) нового литературного журнала. И как же Мэри не хотелось, чтобы они уезжали. Дальнейшие события воссозданы дотошными биографами Шелли по часам, но попробуем взглянуть на них глазами Мэри, которая прожила тогда самые страшные дни своей жизни. К счастью, это было последнее испытание, связанное с ее замужеством.

Итак, Шелли и Уильямс отплыли на «Ариэле» в Ливорно. Оставшись одна, Мэри почувствовала угрызения совести за то, что была так холодна с мужем, и с нарочным послала ему вдогонку теплое примирительное письмо. Он ответил сразу: не волнуйся, нас не будет всего лишь неделю, не позднее 8 июля мы возвратимся в Сан-Теренцо. Там были важные слова «ever dearest Mary»: «всегда самая дорогая Мэри» — теперь уже всегда, что бы ни случилось.

Она не придала этому значения. Потому что, по правде говоря, наступила самая спокойная и счастливая неделя для обитателей виллы Маньи. Погода стояла прекрасная. Слуги неожиданно перестали ссориться друг с другом. Джейн с удовольствием занималась детьми. Клер помогала повару готовить — она изобретала какие-то немыслимые экзотические блюда, пытаясь отвлечься от горестных мыслей, ходила по округе, собирала травы, потом долго толкла их в ступке вместе с оливковым маслом и добавляла в каши и спагетти. Дети отказывались это есть, но взрослым нравилось настолько, что они выпили всё вино, — Шелли должен был пополнить его запасы в Ливорно. Но главное — Мэри задумала новую книгу! Рано утром, пока все еще спали, она уходила к морю и долго гуляла, нащупывая сюжет среди фантастических картин, видевшихся ей так отчетливо, как будто они происходили наяву. И какой же контраст эти картины являли по сравнению со спокойным голубым морем и встающим из-за гор солнцем, окрашивающим воду в упоительные цвета! Мэри видела страшную эпидемию, мор, поразивший родную Англию, и бегство оттуда в надежде спастись горстки людей. Потом — кораблекрушение в разъяренном океане. Один, оставался один человек, который и должен был рассказать эту горестную повесть. Еще более страшную и печальную, чем история Франкенштейна. Но почему так радостно думать о том, что вот сейчас она вернется в дом и возьмет в руки перо и бумагу?

Через неделю, 8 июля, Джейн получила письмо от мужа (шло оно три дня): Уильямс сообщал, что очень скучает и, если даже Шелли захочет задержаться в Ливорно, он сам наймет фелюгу и приедет один. В этот же день к вечеру разразилась гроза, все почернело, и море разбушевалось настолько, что почти полностью залило первый этаж виллы Маньи. Женщины были уверены, что именно непогода задержала их мужей в Ливорно. Однако прошло еще три дня, а на горизонте, куда теперь неотступно вглядывались Мэри и Джейн, кроме рыбацких лодок, не появлялось ничего. Одна из них и привезла письма от Ли Ханта и Байрона, адресованные… Шелли. Вскрыв их дрожащими руками, Мэри прочитала следующее: «Сообщите, как вы добрались, потому что после вашего отъезда 8 июля на море было неспокойно». Джейн разрыдалась:

— Все кончено, Мэри, все кончено!

— Не смей так говорить! Буря могла занести их куда угодно. Они живы. Надо ждать.

С этого момента они будто поменялись ролями: склонная к дурным предчувствиям и депрессиям Мэри окаменела, а Джейн беспрестанно плакала и заламывала руки. Она кинулась к морю и потребовала немедленно везти ее в Ливорно, но снова поднялся сильный ветер, и владельцы фелюг отказывались плыть так далеко. Мэри тем не менее удалось договориться с одним из них — она отдала ему всю имеющуюся в ее распоряжении наличность. Не помня себя и не замечая шторма, они добрались до Леричи и там наняли карету, чтобы ехать в Пизу — туда, как выяснилось из его письма, вернулся Байрон. После он вспоминал, что Мэри, появившаяся на пороге его дома в Пизе в полночь, была так бледна, что походила на привидение, но ее мужество потрясло его. Женщины отказались переночевать у Байрона — он нанял им экипаж до Ливорно, к Трелони. Ночь была такой темной, что возница несколько раз едва не вывалил своих пассажирок прямо с обрыва, но они даже не заметили этого. Им казалось, что лошади тащатся как неживые.

У Трелони была по крайней мере одна хорошая для них новость: никто не сообщал о каком-либо кораблекрушении во время бури. Надежда еще оставалась: «Ариэль» могло отнести к Корсике или еще куда-нибудь. Женщины только выпили воды и вместе с Трелони двинулись в обратный путь в Сан-Теренцо. Он пролегал через Виареджо — удачно расположенный на берегу поселок, где горы отступали и широкая песчаная полоса пляжа тянулась на несколько километров. Там-то они и узнали, что на берег выбросило шлюпку и бутылку воды. По описаниям шлюпка очень походила на ялик с «Ариэля», и Мэри первый раз ощутила, что то, о чем она не могла и не хотела думать, может оказаться правдой. В Виареджо они перебирались через полноводную реку Магру: она впадала здесь в море, смешивая свои зеленые воды с сине-черными морскими — красивейшее зрелище по