Дата исхода была предрешена.

Нет, ну что я здесь имею, а? – Хася Плоткина с пятого этажа все не могла успокоиться, вопрошая на разные лады, то плаксиво, то сварливо, обращаясь в невнятной тоске к кому-то неведомому, похоже, бабушка прекрасно понимала, кого Хася имеет в виду, – она сочувственно кивала, не забывая, впрочем, присматривать за маленькой кастрюлькой на плите.

Нет, Бася, что я здесь имею, а? – пожалуй, Хася сгубила в себе яркое дарование драматической актрисы, в голосе ее звучал надрыв, и бабушка сделала примирительный жест рукой – ша, Хася, вас могут услышать, – а после ее ухода выразительно покрутила пальцем у виска.

А что с могилами, что с могилами? – этот вопрос будоражил общественность, и маленькая Хава Горобец загадочно улыбалась краешками губ, ни дать ни взять Мона Лиза, – у Хавы недоставало передних зубов, но улыбка ее была прекрасна, – маленькая рыжая Хава до смерти боялась зубных техников и обожала сладости, а еще – своего мрачного мужа, гробовщика Нюму, у которого была тяжелая рука, но видит Б-г, при такой работе само провидение послало Нюме бессловесную кроткую Хаву, ангела во плоти.

Этот поц сведет меня в могилу, – бабушка крутила пальцем у виска и кивала в сторону комнаты, – оттуда доносилось напевное бормотание, – дед Абраша ничего не хотел знать и видеть, денно и нощно читал он свою бесконечную книгу, и я уже догадывался, что именно эта таинственная книга имела некоторое отношение к Иерусалиму. Время от времени он поднимал глаза и рассеянно гладил меня по голове, а в дверь беспрестанно звонили, какие-то люди входили и выходили, соседки с покрасневшими глазами и щепоткой соли, – они кивали и произносили ужасные слова – ЧОП, ОВИР, ТАМОЖНЯ, ВЫЗОВ, РАЗРЕШЕНИЕ. Слово «Чоп» казалось именем какого-то зверя, и однажды я увидел его во сне, и закричал, и бабушка трогала сухими губами мой лоб, и ворчала, что ребенка довели и теперь она ни за что не отвечает. Разрешение пришло неожиданно. Большой серый конверт распечатали в присутствии всех членов семьи. Их лица светились. Мой дядя Яша и его жена Эля не разнимали рук и целовались каждую секунду. Ша, я не выдержу, – Бася схватилась за сердце и обвела собравшихся безумным взглядом. Абраша продолжал читать свою книгу, не поднимая глаз.

Он читал свою книгу и раскачивался из стороны в сторону, а с портрета на стене улыбался семнадцатилетний Сема, его старший сын. Он погиб в сорок первом.

Пообещай мне, что ты будешь есть горячее каждый день, – строго сказала бабушка, – и не бросишь скрипку, – добавила она, подумав, – без Авраама и Семочки я не двинусь ни на шаг.

Вы слышали когда-нибудь, как поет моя бабушка? Голосом Рашида Бейбутова, смешные сладкие песенки своей молодости, – если нет, то вы многое потеряли, – иногда моя бабушка приходит ко мне по ночам, садится напротив и долго смотрит на меня тревожными глазами и говорит – кинд майнс, а фишеле, – а потом запевает девичьим голосом, дрожащим от нежности и смущения, – я встретил девушку, полумесяцем бровь…

Моя армянская тетя была женщиной неукротимого темперамента.

Неподражаемого.

Более того, она была красивой. Красота ее была бурной, запоминающейся. Редкий прохожий не оборачивался вослед пылающему из-под густых ресниц взору, а также вздернутому подбородку и безукоризненно прямой спине.

О, если бы она танцевала фламенко! О, если бы…

Тогда бы, без сомнения, нашлось абсолютное применение этой разящей наповал силе и яркости.

В сирые советские времена судьба яркой властной (а тетя моя слыла человеком властным, авторитарным) личности могла быть до смешного предсказуемой.

Руководящий работник. Директор крупного предприятия либо заведующая мясным отделом на рынке.

Обязательно главная. Непременно первая.

Так оно и случилось. Перед тетей моей трепетал весь Ашхабад.

Шутка ли! Директор вечерней школы (школы рабочей молодежи).

Местное хулиганье ходило перед тетей, что называется, на цырлах.

Не одного и не двух вытаскивала она из унылой предопределенности пацанской жизни, – скамья подсудимых и долгий, нескончаемый путь без билета в обратный конец.

Не одного и не двух вытаскивала она за шкирку и усаживала за парту. Мало кому удавалось вырваться из властных смуглых рук с женственными пальчиками-виноградинками.

Пацаны бурчали, угрожали расправой, но в итоге оставались, подчиняясь несокрушимой силе убеждения и, не в последнюю очередь, обжигающей, я бы даже сказала, взрывоопасной красоте директрисы.

В общем, тете проще было подчиниться, нежели спорить с ней..

Не раз и не два ей угрожали, и это не было, как вы понимаете, шуткой. Ведь и пацаны случались всякие. Кто-то становился на нелегкий путь исправления, кто-то не выдерживал и срывался, но и там, в колониях строгого режима, они помнили и писали надрывные пацанские письма, и обливались настоящими пацанскими слезами, вынужденные признаться в собственной недальновидности.

Попадались среди них и шакалы, злопамятные, трусливые, бесчестные.

Ей ли было опасаться расправы? Ведь речь шла о родном городе, об улицах, знакомых с детства, где каждый камушек…

Она и не боялась. Могла ли львица страшиться шакалов?

Вот так и шла по белым от солнца улицам в похрустывающем крипмлене или поблескивающем шелке, – ей шло буквально все, и на нарядах она не экономила, – носила модное, с выточками и складочками в нужных местах, вовремя сменяя шпильку платформой, – видавшие виды аксакалы долго смотрели ей вслед, покачивая головами, – ах, если бы это был не Ашхабад, а, допустим, Палермо или Рим, цены бы не было южному темпераменту моей двоюродной тети, но, увы, иные нравы и законы господствовали здесь, в непосредственной близости от хлопковых плантаций, песков и оазисов, подобных миражам в пустыне.

Диво дивное, – в стране, исповедующей в большинстве своем ислам, все эти лодочки-шпильки, узкие шуршащие платья чуть выше округлого колена, брюки-дудочки и клеш, французские плащи и раскованные юноши, деловито перебирающие ногами в ритме буги-вуги, твиста или даже шейка, – все это наносное, чуждое, далекое от законов шариата, от сухого рвущего горло воздуха, в неизменной заданности координат, которую ни на йоту не сдвинешь, а сдвинешь, попадешь в Афганистан, к курайшитам, суннитам или шиитам, и тогда уж совсем неуместными покажутся нейлоновые чулки со стрелками, платье-джерси, в меру короткое и скромное, а также шейк, твист, рок-н-ролл, потому что белое солнце пустыни не терпит полутонов и суеты.

И потому умудренные жизнью аксакалы кивали головами, подобные китайским болванчикам, – все эти новомодные штучки не задевали их бытия, а уж, тем паче, сознания, ни на йоту, – вся эта шелуха параллельных миров, ничего общего не имеющая с истинной жизнью обитателя суровых мест.