– Кстати, Любочка чудесно пользуется расположением Камиши. И это, пожалуй, единственное, что меня тревожит.

– Камиллочке это в тягость? Ухудшает ее положение?

– Нет-нет, Камиша, наоборот, счастлива своей новой дружбой и горда оказанным ей доверием. Но… Любочка иногда просто исчезает!

– То есть как?

– Тайком уходит из дома один-два раза в неделю и возвращается через несколько часов. Все это время Камиша дремлет в кресле на страже и отважно лжет всем, что Люба, дескать, удалилась вот в эту комнату по причине головной боли и просила ее до вечера не тревожить. Вечером откуда-то появляется Любочка – бодрая, румяная, энергичная, впрочем совершенно без аппетита – где-то наелась! – и говорит, что отлично выспалась.

– А вы… то есть, я хотел сказать, кто-нибудь из ваших не пытались за ней проследить? – спросил Аркадий, который сидел на стуле у книжного шкафа, держа на коленях папку с протоколами экспериментов.

– Пытались, конечно. И неоднократно. Сын, внук и два племянника разом. Она виртуозно и вроде бы даже автоматически путает след и уходит от преследования. Как будто много лет была нелегалкой.

– Да ведь и была… – усмехнулся Аркадий.

– Странно, странно… – нахмурившись, протянул Юрий Данилович. – Не хотелось бы думать, что Люба поддерживает прежние связи с хитровскими босяками и, отзанимавшись латынью, ходит на паперть или пособничает в воровстве.

– Что ж, это единственные человеческие связи, которые у нее были в течение нескольких лет, – пожал плечами Лев Петрович. – Как мы можем требовать от нее, чтобы она сразу позабыла о них? Только терпение и любовь во имя Господа нашего…

– Твое прекраснодушие, Лео, несомненно, должно обратить на себя особое внимание Господа, – раздраженно заметил Юрий Данилович. – Но речь сейчас не об этом. Меня серьезно смущает эта насквозь литературная интрига, которую вы – подчеркиваю, я с самого начала был против! – с Аркадием Андреевичем затеяли. Я имею в виду развитие и образование Любы втайне от нынешнего владельца Синих Ключей и его многочисленных родственников. Задуманное вами явление преображенной хитровской Золушки на бал – в этом есть что-то от площадной комедии.

– Да какая же тайна, Джорджи! – воскликнул Лев Петрович. – Просто Мурановы весьма многочисленны, суетливы и утомительны. Я полагаю, что Любочке следует приспосабливаться ко всему по очереди. Раз уж она нынче живет у нас… И что ты, кстати, имеешь против комедии дель арте? Гвиечеллиевская часть нашей семьи, да и я сам очень ее уважаем…

– Юрий Данилович, мы совершенно не знаем, как отреагирует на воскрешение законной наследницы Александр Кантакузин, – подхватил Аркадий. – Он привык считать себя единственным владельцем Синих Ключей и иного имущества, оставшегося от Николая Павловича. А ведь существует еще и диковатое в сложившихся обстоятельствах завещание Осоргина. Возможно, Александр решит бороться. И не будет ли справедливым перед тем дать Любови Николаевне время и возможности психологически вернуться в тот слой общества, к которому она принадлежит по рождению и имущественному состоянию? И кстати, очень тревожит еще один факт. Еще одна, но весьма важная неизвестность. Лев Петрович поправит меня, если я не прав и это уже разрешилось.

– О чем речь, Аркадий Андреевич? – спросил Юрий Данилович.

– О том, что мы до сих пор не знаем, что, собственно, произошло в Синих Ключах в тот трагический день. Каким образом Люба осталась жива, по общим свидетельствам не покидая горящего дома? Почему, оставшись живой, она не объявилась после окончания пожара? Как именно и при чьем посредстве она оказалась в Москве, на Хитровке? В попавшем ко мне в руки Любином дневнике ничего об этом нет.

– И у нас она никому ничего об этом не рассказывала, – кивнул Лев Петрович. – Притом, что рассказывает Любочка охотно, и прочую жизнь в Синих Ключах все у нас уже представляют себе во всех красочных подробностях… Разве только она доверилась Камише. Но это все равно что никому, потому что рассказанная Камише тайна умрет вместе с ней.

– Надо рассмотреть и вариант с травматической амнезией, – качнул головой Юрий Данилович. – Иногда наш мозг милосердно стирает воспоминания. Девочка может просто ничего не помнить об этом ужасном дне.

– Да, безусловно, вы правы, профессор, – согласился Аркадий. – Это вполне может быть, и я сам думал об этом. Но почему-то интуиция подсказывает мне, что она все помнит. И там, в этом злосчастном дне, имеются еще какие-то неприятные сюрпризы…

Синие Ключи, 1902 год

В начале Успенского поста овсы побило градом. Тогда же, говорили, над Удольем пролился дождь из лягушек. В самое Успение корова провалилась в омут на Сазанке и звала пастуха человеческим голосом. Месяц к четвергу вышел из-за леса весь красный и перевернутый, как ворота. Всем было ясно – знамения самые недобрые.

Все оправдалось. После спожинок поглядели на урожай – прослезились.

После схода выборные со старостой ходили в контору к хозяину в Синие Ключи, просили до весны беспроцентную ссуду хоть деньгами, хоть урожайным сам-семь, по-немецки – протравленным зерном, чтоб заплатить выкупной платеж и отсеяться. Барин, зная заранее о решении схода, к мужикам даже не вышел. Велел конторщику крестьянам передать: «Платежи на то и назначены, чтоб вовремя платить. Ни мора, ни глада на вас не было, а коли правильно хозяйствовать не умеете, так учитесь. Вы давно свободные люди, а свободный человек тем от раба и отличается, что по своей воле вперед идет».

Знахарка Липа из своей берлоги на краю оврага не вылезала и ни в Черемошне, ни в Торбеевке не являлась, но верные люди говорили, что в своем котле, где травяное зелье варила, видала она перед Егорием покойную хозяйку – всю в слезах и с распущенными волосами.

В Петров день сгорел, невесть кем подожженный, только что сметанный огромный стог клеверного сена, предназначенный для выписанных из Англии коров, которых держали в Синих Ключах. Молодой ветеринар с бородкой, в синих очках явился в деревню и убеждал крестьян: при чем тут коровы-то? Они же скоты бессловесные, им жрать надобно. Говорил вроде верно, но люди все равно были сердиты.

– Небось для коров и прочей скотины доктора под боком держит, а люди хоть околевай – в распутицу до фельдшера нипочем не доберешься. Хотя что с барина взять, если у него единственную дочь коновал пользует…

– Не скажи, – возражали другие. – Как блажь пришла, так приезжал дохтур из самой Первопрестольной, да в золотом очке, да в коляске на мягких колесах…

– Токмо ее пользуй не пользуй – дурочкой родилась, дурочкой и помрет.

– Отравленная у барина кровь, что и говорить, – оттого и у покойной хозяйки детей не было. Тут никакой дохтур не поможет.

– Неправды не мели, – возражал старик в армяке. – Смолоду был барин как барин. Цыганка его испортила, порчь навела, сердце высушила, один гнев остался. Отсюда все.

На Покров парни из Черемошни, ищущие развлечений, вечером позвали девчат в опустелый, пахнущий водой и листьями господский парк – красиво, в ажурной беседке распить чекушку, покушать тыквенных семечек и на витых качелях покачаться. Не так уж много они и шумели и лузги насыпали самую чуточку, а только дворник с садовником их по распоряжению барина погнали взашей, с великой обидой, так что одна из девушек даже платок свой обронила. А может, и еще чего из платья… но это доподлинно неизвестно, только уж к рассвету порол ее отец как сидорову козу.