– Да ничем не хужее, – соглашаюсь я. – А как же сделать-то надо? По-твоему если?

– Агитаторы говорят: поровну разделить, но это я как-то не понимаю. Народятся после еще дети, старики умрут, тогда как? Я думаю, надо каждому давать столько земли, сколько он может сейчас сам, семьей обработать, никого не нанимая…

– А если мужик заболеет вдруг или умрет, тогда что – землю отобрать? – спрашиваю я. – А семья куда же?

Степка задумывается, беспокойно вертя головой. Концы с концами у него явно не сходятся.

Над ослепительно-яркой водой низко, с громким кряканьем проносятся вернувшиеся с юга утки. Ветер дует с разлива. Он еще пахнет снегом и холодит лицо. Но я не отхожу от края. Степка подходит и встает рядом со мной. Перед нами – весна в самой ее буйной поре.

– Я ее видел, видел, видел! – кричит мне навстречу Филипп.

Он стоит на пороге своего домика. Таня у дровяника кормит собак, но Филипп как будто не боится их.

– Кого ты видел? – спрашиваю я и, упираясь руками в его грудь, заталкиваю Филиппа внутрь домика. Внутри сажусь поближе к выходу и нащупываю в кармане ключ. Когда он так возбужден, всего можно ждать.

– Ты обещала со мной в поле погулять и не пришла, – капризно говорит Филипп. – Нехорошая девчонка. Но я хотел уже. Так мы с матушкой пошли. Там, в полях я ее и видел.

– Да кого?

– Синеглазку, конечно, мою невесту.

– Ну и чего ж она, говорила с тобой? За руку брала? А Пелагея не разглядела ее, конечно?

– Отчего же не разглядела? Матушка все то же видела. Мы и лошадь ее обсудили, и наряд. Но я не стал матушке говорить, что она мне в невесты назначена. Они велели, что это пока промеж нас с ней будет. Когда время придет – тогда, само собой, открою. Матушка рада будет…

– Лошадь, наряд? – Я в полном недоумении. – Это что ж, живая девушка была?

– Ну конечно, не мертвая же! – хихикает Филипп.

– Ну опиши ее поподробнее, чтоб мне представить.

– Да я уж описывал тебе. Не изменилась она ничуть, точь-в-точь такая и есть, как ко мне приходила, – и волосы, и глаза, и стан. Да! Там еще рядом с ней человек был, тоже на лошади, чернявый такой, слуга ее, наверное.

Я расспрашиваю еще, а потом уж и не знаю, смеяться или печалиться. Филипп принял за Синеглазку Юлию – Александрову кузину. Видимо, они с Александром ездили гулять верхом и как раз наткнулись на Филиппа с Пелагеей.

Пытаюсь объяснить ему, но в его голове все узелки по-своему завязаны. Он понимает лишь то, что Синеглазка иногда приезжает в усадьбу.

– Это хорошо, – говорит Филипп. – Она приедет, а я к ней в гости приду. Они знак подадут. Тут все про нас и узнают. Только вы уж там в Синих Ключах допрежь мою невесту не обижайте! Когда мы поженимся, я ее сам защищать стану, с ружьем. Ни одной собаке подойти не дам! А лошадей она и так не боится, раз ездит на них… Знаешь, Люба, – Филипп доверчиво наклоняется ко мне через стол, – я раньше как-то и сам немного сомневался… про Синеглазку-то… есть ли она взаправду или привиделась мне. Они ведь, ты знаешь, и обмануть могут. А теперь-то уж, раз матушка ее видела и ты подтверждаешь, – теперь я спокоен и счастлив.

– О-хо-хонюшки, хо-хо, – только и вздыхаю я. Ну что ж тут скажешь!

Синие Ключи, 1902 год

В большой гостиной кресла и диваны из карельской березы, обиты вялым лиловым шелком. Такие же блеклые, с чуть лиловым отливом глаза у хозяина. Кожа на лице и руках уже старческая – тонкая, с пятнышками, вся в мелкую шелковую рябь.

– Александр, мне надо поговорить с тобой.

– Я слушаю, Николай Павлович.

– Присядь. Это о твоем будущем…

– Мне очень нравится учиться в университете, – сказал Александр и продолжил, тщательно подбирая слова и явно выстраивая фразы: – Я, вы знаете, колебался между юридическим и историко-филологическим факультетами. Юридическая практика дает больше материальных основ для жизни, но вы, когда я обратился к вам за советом, сказали, чтобы я не думал о материальном, а следовал своим душевным склонностям. Я так и поступил. И теперь, уже приступив к получению образования, точно знаю, что не ошибся. Изучение истории – это именно то, чему я хотел бы посвятить свою жизнь.

– Да, я знаю. Но хочу говорить не о том. От смерти твоей матери прошло уже почти два года. Ты имел возможность осмотреться в Синих Ключах, разобраться, что здесь к чему и кто – к кому. Что ты думаешь о Любе?

Александр помолчал, потом двинулся вперед осторожно, как кот на мягких лапах. Никто в имении не знал наверняка, как на самом деле относится Николай Павлович Осоргин к своей ненормальной дочери. Даже Настя не смогла ничего толком ему сообщить. Могла бы, быть может, что-то прояснить нянька Пелагея, но она Александра отчего-то сторонилась и никогда с ним не откровенничала.

– Мне кажется, Люба, в общем-то, не злая девочка, – сказал он. – Но внутри ее как будто бы сидит чертенок и толкает ее на всякие каверзы. Зачастую весьма неприятные и даже опасные для нее самой или для других людей. Этот чертенок, как я понимаю, ее болезнь…

Николай Павлович улыбнулся, собрав в мелкие морщинки кожу вокруг бесцветных глаз. Как будто бы удовлетворен. Александр тихонечко перевел дух.

– Но если оставить, как ты выразился, «чертенка» в стороне, то как тебе она сама?

– Неглупый и оригинальный в суждениях ребенок, – признал Александр.

– Очень хорошо, что ты так полагаешь. Потому что дело вот в чем. Я, как ты знаешь, уже очень немолод. Здоровье мое пока особых нареканий не вызывает, потому что я много времени провожу на воздухе, ем здоровую пищу в умеренных количествах и все такое, но в мои годы надо быть готовым ко всему, в том числе и к концу внезапному, не имеющему предвестника в виде долгой болезни. Тем более что именно так, буквально посреди званого вечера, скончался мой отец. Ты, конечно, понимаешь, что на закате жизни я не могу не думать о двух вещах: о судьбе моей дочери и о судьбе моих имений и капиталов. И то и другое – вопросы очень непростые. Я долго думал, прикидывал так и эдак, но все выходило как-то зыбко, ненадежно…

– Николай Павлович, – Александру показалось, что он понял смысл речи опекуна, и он осмелился прервать его, зарабатывая очки проявлением уместной, как ему подумалось, инициативы, – вам нет нужды беспокоиться. Разумеется, я никогда не оставлю Любу своим попечением. Каково бы ни было состояние ее разума, я всегда смогу организовать и обеспечить для нее все потребное…

– Не оставишь? Пожалуй, что и так… Но я все же решил тому поспособствовать. Когда Люба достигнет брачного возраста, ты женишься на ней.

– Что-о?! Я женюсь на Любе?!