– Сам Бог тебя ко мне привел, – с ласковой улыбкой промолвил старичок. – Сейчас тебе все про сии ворота расскажу.

– Правда? – обрадовалась Феодосия. – У тебя, дедушко, есть время? От дел тебя не отвлекаю?

– Что ты! Какие в мои лета дела?

– А колико много тебе, дедушко, лет?

– Не знаю. Кто ж их считает, лета стариковские? Колико ни есть, все мои. Да что обо мне говорить? Послушай лучше про сии ворота, поразившие тебя своею высотой. Называются Спасские тщанием царя нашего Алексея Михайловича. Он умом своим и благосердием увековечил в сих воротах Спас Нерукотворный. Ранее сии ворота назывались Флоровские, во-о-н по той церкви – зришь? – во имя Флора и Лавра. А в 1658 году, как теперь принято считать, от Рождества Христова, хотя мне по-стариковски и привычнее считать от сотворения мира, царь наш государь, любимейший и светлейший Алексей Михайлович, с торжеством встречал в сих воротах икону Спаса Нерукотворного, доставленную из Вятки. И тогда же Богом данный нам государь указал: проходя через ворота, снимать шапки и кланяться, крестясь, сей иконе, независимо от чинов и звания. Он и сам, отринув спесь или чванство, кланяется сему Спасу. А ежели кто по небрежению, забывчивости или в спешке не снимает шапку, то… видишь стражу стрелецкую?

– Вижу.

– Сии стражники останавливают ослушника и, отведя в сторону с дороги, велят класть пятьдесят земных поклонов.

– И часто такое можно узреть?

– Не часто. Ибо Алексей Михайлович издал для таких забываек указ, в коем запретил боярам и людям всех чинов вплоть до ближайших стольничих, стряпчих, сокольничих и иных въезжать в Спасские ворота верхом. Только своими ногами!

– И правильно, – согласилась с царем Феодосия. – Дай волю, так иные и в храм на кобыле верхом въедут. Надо уважение иметь!

Провожатый, удивленный писклявым голосом монаха, снова бросил незаметный взгляд на лицо его и, смекнув в чем дело, посочувствовал нелегкому кресту отрока быть чужим и среди мужей, и среди жен. «Вот бедолага-то несчастный. Сам мужик, а обличье бабье. Только в монахи и остается идти». И старичок еще более усердно, дабы не выдать поведением своих мыслей и тем не добавить монашкуу страданий, продолжил свой экскурсиус.

– Подойдем-ка, милый монах, поближе к воротам, станем здесь, чтоб ясно виден был нам образ Спасителя.

«Какой же чудный старичок, – с нежностью подумала Феодосия. – Взялся рассказать мне об Кремле… Все-таки прелепые и прерадушные люди московиты!»

– Ей, – согласилась она и прошла за своим неожиданным провожатым.

– Под образом можем видеть роспись на латинском языке. Силен ты в латинском?

– Не много, но силен, – заскромничала Феодосия.

– Что же там выписано?

– Иоанн Васильевич… Царь Грозный?

– Верно.

– …милостью Бога тверской, псковский, вятский, угорский, пермский, болгарский и иных и всея Руси государь, в лето тридцатое государствования указал построить сию башню, а строили ее Петр Антоний, Селарий Медиа…

– Медиоланский, – подсказал старичок.

– …в лето… что же сие слово значит?

– В лето воплощения Господня 1491 года.

– Ох, давно как!

– Ей, то дела давно минувших лет, когда вера и благочестие были покрепче, чем ныне. А сей день – одни деньги на уме и у бояр, и у простецов.

Старичок хотел прибавить к списку сребролюбцев и священнослужителей, но вовремя закусил язык.

– Петр – это архитектон. Прибыл в Москву из Рима с ватагой художников. Его чертежами вкруг древодельных стен Кремля возведены каменные.

Слово «чертеж» прибавило Феодосии интереса к рассказу, и она пуще прежнего обратилась во внимание.

– Построены стены те с восточной стороны в тыща пятьсот восьмое лето. По царскому велению Василия Иоанновича обмостили кирпичом сей ров. Бока рва укрепили крепостями с мостами на сводах, сиречь арках, на одном из коих мы и стоим. Ну, сие две часовенки. Этих строений в Москве сорок сороков, обо всех и не расскажешь.

Феодосия понимающе покивала головой.

– На иконе Спаситель стоит, – журчал старичок. – Правая его длань, как положено, благословляет нас, грешных, а в левую вложено Евангелие. Под правою десницею на коленях стоит святой Сергий, а под левою – святой Варлаам. В углах образа, как видишь, серафимы. Увенчаны Спасские ворота восьмигранным наконечником, на вершине сидит двуглавый орел. Ежели бы мы вошли в ворота, увидали бы там под сводами в углублениях в стенах другие святые образа. А теперь погляди на часомерье на башне!

– Дивное часомерье, – со всей душой согласилась Феодосия, которая до сей поры не видала таких современных часов – в родной Тотьме были попроще – и оттого не сразу и поняла, что это за вещь с видами раззолоченного солнца, месяца и звезд красуется на башне?

– Без часов как жить? Никак! – заливался старичок.

– Ей! Никак! – солгала Феодосия, которая, как и все тотьмичи, вполне обходилась без точного часового механизма. Но некоторое сомнение в важности часомерья заставило ее уточнить: – А разве в Кремле петухов нет? Али запрещено их в граде держать?

– Какой петух тебе подскажет, когда надо явиться на кремлевский двор на цареву службу? У царя все расписано наперед: в какой час быть думе, в какой – выходу к боярам, в какой – идти к потехе. Олей! Сейчас как раз колокола, а их там чертова дюжина, перечасье – четверть часа отобьют.

И точно, вдруг раздался прелепый недолгий переливчатый звон, и москвичи, случившиеся поблизости, с важностию подняли головы к башне и деловито промолвили: «Ишь ты, время-то как пролетело! Уж четверть второго!»

– Как же по им время узнавать? Что-то мне не понятно, – призналась Феодосия.

– Видишь круги? То указные колеса, или узнатные, по-иному говоря. На небесной лазури укреплены указные же слова… Вон те, золоченые – двенадцать, три, шесть. Между ними, цифирями, серебряные звездочки указывают получасье.

– Цифири?

– Можно и цифири сказать. Позри, на указном колесе есть луч в образе стрелы…

– Ей, зрю.

– Колесо вертится вокруг цифирей и лучом указует, какой ныне час дня или ночи.

– А кто ж его вертит? Али в башне нарочный человек для сего есть?

– Нет, милый монах, – ласково засмеялся старичок. – Вертит его механизм из зубчатых колес. Сделал аглицкий ученый Христофор Галовей. А колокола отлил, чтоб выводили чудный звон, чугунолитец Кирила сын Самойлов. Ну, вон там церковь Смоленская, там другие еще церква. Справа крытый сверху не медью или щепой, а землею и с пушками на кровле – земский приказ. Вот и весь мой сказ!

С сими словами старичок снял шапку и склонил перед Феодосией сероватую проплешину с коричневыми пятнами.

– Спасибо, дедушко! Уж так спасибо! – поклонилась в свою очередь Феодосия. – Век не забуду!