– Сам об том думал, – обрадованно ответила Феодосия. – Где грань того, что должен делать человек? Может ли делать чудеса? Имеет ли на это право?

– Придумали люди парус и освободили гребцов от тяжкого труда, – вел свое Варсонофий. – Сие – прогресс. Имеет ли человек право на прогресс? Что, как додумается кто-либо усовершенствовать и.... – Он вовсе понизил голос и наклонился к уху Феодосии.

– Ей, разве можно улучшать книгу книг? – ответила ему Феодосия. – А если нельзя ее, то что можно?

После сих загадочных реплик они замолчали, не находя ответов.

Афонская обитель Иверской Божьей Матери зело сильна была на острые и опасные вопросы. Несомненно, сие происходило от обилия иноземных книг, в том числе запрещенных, научных лабораторий и постоянных поездок за границу. Отчасти потворствовал тому и настоятель, игумен Феодор. Вернее, начальство монастырское жило своей начальственной жизнью, пребывая в благодушных иллюзиях относительно твердых порядков на вверенной территории, монахи же – своей, и было в их жизни такое, что стало бы откровением для преподобного. Так, ночами по монастырю бродили книги в затрепанных кожаных обложках с надписями «Начала арифметики», «Вопросы к исповедующимся» и тому подобными невинными заголовками. Удосужившийся же заглянуть под сию обманную обложку обнаружил бы творение неведомого автора вроде «О страстях любовных» или размышления Апулеуса о прелестях любви между юношами. Впрочем, все это читалось исключительно с познавательными целями, а не для греха. А Феодосия, в отличие от Варсонофия, об сих книгах пока вообще не знала.

Вскоре дошли братья до второй от монастыря росстани и, кратко распрощавшись, пошли в разные стороны по своим делам. Куда направил стопы Варсонофий, нам неведомо, а Феодосия собралась подотошнее изучить Москву. (Правда, испрашивая благословения на выход за стены монастыря, Феодосия обещала обследовать лишь храмы для перенятия опыта.)

Сперва пошла она наугад, уповая, что кривая линия куда-нибудь да выведет. Пройдя множество закоулков, задов с плетнями и заборами, притулившихся к церковным дворам хибар нищих и попрошаек, облаянная из-под ворот псами, перекрестившись на все кресты – и храмные, и церковные, и часовные, и домашних молелен, Феодосия в смятении – что, как заплутала? – поворотила на широкий ряд и, наконец, с облегчением достигла ворот Китай-города. Как только прошла она сие проезжее строение, стало ее кидать и толкать, как в жерновах. То и дело кто-то наступал ей на пятки или орудовал локтями. Прокладывали дорогу, давя людей, верховые. Орали на ухо бесчисленные торговцы. Ну чистый Вавилон!

– По ногам-то ровно цепом молотят, – бормотала Феодосия, впрочем, без сердитости.

Улица была усыпана таким толстым слоем скорлупы от лещинного ореха – у москвитов всегда были полные им карманы, – что и мостовой не видно. У жен и девиц орехи были уж надтреснуты. Богатым боярам скорлупу кололи слуги, демонстрируя окружающим (к их вящей зависти) заморские щипцы. Особо ретивые молодые детины картинно дробили лещину зубами, дабы произвесть впечатление на девок.

Пробравшись по толстой залежи скорлуп, Феодосия свернула вправо и оказалась на Никольской улице, о чем известила путницу доска на столбе.

Сперва Феодосии пришлось опасливо пробираться вдоль кабаков, распространявших пьяную брань и вонь сцы из-за углов, мимо ватаги кабацких ярыжек, задиравших прохожих или пристававших с просьбами дать копеечку. После оказалась Феодосия на небольшой площади между двором какой-то усадьбы и задами монастыря, вся стена которого была улеплена ужасными клетями монастырских нищих. Ворота усадьбы – не парадные, а людские – были распахнуты, и виднелись хлевы, кучи навоза, стаи кур, несмотря на морозец, деятельно бродивших по сору, и прорва народу, бранного, крикливого и уже частью хмельного. Наконец, и сие нелицеприятное место было преодолено, и Феодосия вышла на нарядную часть Никольской.

Что тут были за каменные палаты! Под медными кровлями, с непривычными висячими комнатами-глядельнями, с дорогими новенькими иконами над крыльцами и воротами! Нарумяненные клюквой и свеклой девки будто невзначай прогуливались вдоль хоромин, поглядывая в ворота. Нищие самого ужасного вида, с одутловатыми, покрытыми коркой лицами, терпеливо высиживали возле ворот, надеясь на выезд хозяина и его щедроты. Впрочем, ворота стерегла многочисленная охрана, и сам вид их уже задавал острастку – шлем на главе, секира в руках и кровожадная рожа.

Но Феодосию более всего привлекли не новомодные дворцы, а палата книгопечатного тиснения. Прочитав на воротах сию надпись, она с восторгом уставилась на удивительное здание с башнями, скульптурами единорога и всевидящего ока, с солнечными часами и открытыми в первом этаже книжными лавками. Так вот где изготовляют удивительную вещь – книги! И она, Феодосия, увидела сию палату собственными глазами!

Находясь под впечатлением и не зря ничего по сторонам, Феодосия прошла сквозь торговую толпу к стене, огораживавшей Китай-город со стороны Москвы-реки, и через ворота вышла на берег. И там жизнь кипела, как в котле. На снежке разложены были бесконечными рядами туши говяды, баранов, свиней. Отдельно за дешевую цену торговались говяжьи, бараньи и свиные головы, столь любимые русичами в виде студня, а нехристями из Азии – как праздничное блюдо, делившееся между едоками: кому уши, глаза, кому ноздри и прочая, в зависимости от заслуг. Далее шел торг готовыми срубами изб, бань, поварней и чуланов всех размеров. А на самом берегу возле моста Феодосия увидала водопровод! Не соврали тотемские попутчики, бая про московские диковинки.

Встав истуканом и расщеперив глаза, Феодосия глядела на водоводное устройство. Было оно весьма не сложно. На мелководье, а в это время года – во льду на долговязых сваях поднята невысокая клеть без крыши. На вкопанных в землю двух стволах деревьев с развилкой укреплена пара журавлев с бадьями. От клети вниз, к стоявшему поблизости строению, шел желоб из половины бревна, выдолбленного от сердцевины. Двое детин, стоя в клети, без остановки опускали бадьи в полынью, поднимали журавлем наверх и выливали воду в желоб. Все строение облито было замерзшей водой, бороды серого и желто-зеленого льда свисали до земли. Да и сваи, казалось, вторгнуты в валуны каменного льда. Более же всего Феодосию удивила простота устройства. «Отчего в Тотьме никто не догадался сделать водоводы? – подумала она. («Стереотип мышления», – ответил бы ей ученый отец Логгин.) – И что тянет воду вниз? Почему не взлетает она вверх? А дым – взлетает. Ясно, что дым али туман легче ушата воды. А как стать легче?»

С этими глупыми мыслями Феодосия вновь поднялась на гребень берега и вернулась в Китай-город. Опять пробралась в толпе между лавками и подошла к воротам в Кремль, устроенным внутри высоченной башни.

– Что за высота! – поделилась Феодосия восхищением с бедно одетым старичком, который глядел на нее, опираясь на клюку.

– Двадцать девять сажень, – подняв указательный перст, гордо пояснил старичок. – Вижу, ты, милый юный монах, впервые в Москве?

– Ей! Только вчера прибыл. Сего дня первый раз вышел поглядеть. – Феодосия и сама не знала, почто солгала.