– Дама появилась в Москве, – ответила Лидия Павловна с некоторым напряжением в голосе.

– Вам поступили угрозы от нее?

Она погладила свои холеные ручки.

– Необходимо пояснить еще одно обстоятельство… У меня не самые простые отношения с Валерией, дочерью Макара Ивановича… Кажется, она возложила на меня вину за смерть матери… Она меня ненавидит… А эта женщина, подружившись с Валерией, пользуется ею в своих целях… Вертит ею, как захочет… Эта дама замышляет меня убить, а бедный ребенок, Валерия ведь еще ребенок, ей всего двадцать лет, будет ей помогать из… Из ненависти ко мне…

– Для подобного обвинения нужны факты, – сказал Пушкин, оттягивая вопрос об имени дамы.

– Готова их представить… Несколько часов назад в кофейной «Эйнем», что в Театральном проезде, она вылила на меня кофе… Прилюдно. С ней была Валерия. И хоть скрылась, я заметила ее…

– Вам плеснули в лицо?

– Подошла сзади и подло вылила за шиворот. – Лидия Павловна показала, куда попал кофе. – Это только начало… Предупреждение… Они меня убьют. Вот увидите…

– В чем смысл убивать вас?

Лидия Павловна горько улыбнулась такой наивности мужчины.

– Эта дама хочет стать супругой Макара Ивановича. Валерия обожает ее, хочет видеть своей новой мачехой. Обе они ненавидят меня… Разве этого не достаточно?

Оценивать риск Пушкин не стал. Он спросил, как зовут даму, замышляющую убийство.

– Баронесса фон Шталь, – ответила мадам Алабьева. – Хоть она принесла в кофейной извинения, я не верю ни единому слову… Это страшная хищница, – и она погладила свои ноготки.

Обещав разобраться и принять меры, Пушкин выпроводил мадам Алабьеву. Обстоятельства заставляли спешить.

• 23 •

В доме у тетушки пахло так, как и должно пахнуть у любимой тетушки на Масленицу: вкусными, ароматными блинами. Кухарка Дарья постаралась на славу. Пушкин сел за стол и разрешил себе наесться первый раз за день. И не успокоился, пока от дюймовой горки блинов, которую поставила перед ним Агата Кристафоровна, не осталась пустая тарелка. Пушкин наелся так, что ощутил редко посещавшее его чувство счастливого отупения. На радость тетушки.

Даже в таком состоянии он замечал, как старательно и неумело заметались следы пребывания Агаты. В прихожей осталась лишняя пара обуви не тетушкиного размера. На столике в гостиной появился чужой флакон духов. Заколка, оброненная на полу. Ну и так далее…

– Ах, мой милый дружочек, если бы полиция работала так, как ты ешь, в Москве был бы идеальный порядок, – сказала тетушка.

Заступаться за всю полицию было трудно, но за сыскную Пушкин хотел обидеться. Съеденные блины немного мешали.

– Где ваша гостья? – только спросил он, испытывая блаженство сытого человека.

Тетушка состроила выражение чистой невинности.

– Какая гостья, о чем ты?

– Мадемуазель Агата Керн… Проживает здесь четыре дня. Для чего ее приютили?

Агата Кристафоровна обожала племянника, но командовать собой не позволит. Особенно когда попалась на жульничестве.

– Смени-ка тон, мой милый, – сказала она строго, как могла.

– Тон не меняет факта: зачем приехала мадемуазель Керн?

Вопрос имел два ответа. Каждый из них не годился для ушей Пушкина.

– Я пригласила Агату весело отметить Масленицу в Москве…

Пушкин еще раз убедился, что врать обожаемая тетушка не умеет. Ну совсем не умеет. Выдает себя целиком и полностью.

– Тетя, спрашиваю не из любопытства. Ваша подруга успела вляпаться в нехорошую историю.

– Какую? – спросила Агата Кристафоровна с интересом.

– Пока еще не случилось ничего дурного. Но случиться может. – Пушкин никак не мог совладать с легкой сонливостью. Блины усыпляют. – Какие у нее отношения с семейством Алабьева?

Осведомленность племянника поразила. Тетушка пропустила приказной тон, каким ей был задан вопрос.

– Ну, она знакома с дочерью Алабьева Валерией…

– Пожалуйста, все, что вам известно…

Агата Кристафоровна знала, что ее Пушкин, которого она сама учила математике и за успехи в науке придумала ему детское прозвище Пи, не будет спрашивать просто так. Значит, что-то случилось. И она выложила все, что Агата рассказала ей про Ниццу и Валерию. Особо подчеркнув, что обе жены Алабьева утонули якобы в результате несчастного случая.

– Это очень нехороший человек, слышала о нем только дурное, не понимаю, как люди доверяют свои жизни его страховому обществу, – закончила она.

Чтобы справиться со слабостью от обжорства, Пушкину пришлось изобразить работу мысли.

– Агата знает, что планирует Валерия?

– В том-то и дело! Она так доверилась девушке, что ради нее приехала в Москву. И даже не знает, что от нее хотят… Удивительная доверчивость.

– Где она?

– С утра уехала, хотела что-то выяснить… Может быть, заглянет на праздник, который Валерия дает в доме Алабьева каждый день. Вот дети: отец уехал, а они веселятся.

– Что Агата рассказывала про господина Алабьева?

Тетушка выразила удивление.

– Не упоминала о нем… У нее дружба с Валерией…

– Про Кирилла Макаровича, старшего сына Алабьева?

– И речи про него не было! – сказала Агата Кристафоровна, чуть не сболтнув, про кого у Агаты были все разговоры.

И тут она заметила, что объевшийся племянник смотрит на рисунки в рамке. Смотрит совсем по-другому, чем в прошлые визиты. Не украдкой, а прямым взглядом, каким судебный следователь разглядывает преступника. Выбирая меру наказания. Такое изменение тетушке сильно не понравилось. Она решила пойти с козырей.

– Агата мечтала устроить тебе сюрприз… Научиться готовить блины. Угостить тебя в последний день. Даже пошла на курсы кулинарного искусства, что открыли при женском обществе знаний… Или женских знаний… Ну, как-то оно путано называется.

– Не люблю сюрпризы, – сказал Пушкин тоном, который окончательно огорчил тетушку.

– Милый мой, что случилось? – с тревогой спросила она. – Ты от меня что-то скрываешь?

Чиновник сыска по роду деятельности привык скрывать многое. Тетушке Пушкин не мог рассказать ничего. Чтобы из самых добрых побуждений она не натворила еще больших бед.

– Убедите Агату уехать, – сказал он, с трудом вставая из-за стола. – Для нее будет лучше всего. Без ее блинов переживу, а кулинарные курсы никуда не денутся. Сейчас ей лучше уехать.

Агата Кристафоровна тоже встала, уперев руки в бока.

– Мой милый, не много ли ты на себя берешь? Требуешь выгнать славную, добрую, честную девушку, при этом ничего толком не объясняешь… Ты думаешь, будешь вертеть мной, как Петрушкой на руке?