– Но, моя милая, Лидия в случае такого развода больше не сможет выйти замуж…

– Она это заслужила!

План был прост и, в общем, довольно разумен. Если не сказать, довольно жесток.

– Для чего вам понадобилось выливать кофе на мачеху? – спросила Агата.

– Чтобы у вас был повод для знакомства с ее любовником, – ответила Валерия и подмигнула. – Якобы вы так ревновали его к Лидии, что устроили мелкую пакость… Очень по-женски, не находите?

Агата нашла то, что предполагала: Валерия слишком умна для своих лет. Все-таки юная барышня… Надо быть настороже. Вдруг ей захочется внести в довольно безобидный план изменения… Чтобы отец не мучился с разводом…

– Так вы со мной, милая баронесса?

Валерия смотрела на нее таким невинным и чистым взглядом, что ни один мужчина не догадался бы, какие планы зреют в ее прелестной головке. Это могло ощутить только сердце женщины. Кроме подсказок сердца, Агата точно знала, с кем имеет дело. Она ответила, что решение отложит до утра. А сейчас должна уехать, она слишком устала. На прощание они расцеловались.

Агата вышла на ночную улицу. Темноты она не боялась. Отчего-то ей стало тревожно и неприятно в февральской тьме. Показалось, будто за дальним снежным сугробом кто-то скрывается. Извозчиков не видать. Налево по Большой Пресненской стояло Ваганьковское кладбище, направо – зоосад и пруды. Кругом темень и пустота. Агату охватила нехорошая дрожь. Неведомо от чего стало так страшно. Торопливым шагом, почти бегом, она отправилась в сторону Большого Пресненского моста. Чем быстрее шла, тем отчетливее раздавались позади чьи-то шаги. Может, случайный прохожий. А может… Боясь обернуться, Агата побежала быстрее.

Вдалеке, за мостом, виднелось очертание пролетки с извозчиком на козлах. Агата припустила во весь дух, пробежала мост, прыгнула в пролетку, забилась в угол и крикнула извозчику: «Пошел, пошел!» Мужик сонно обернулся, спросил, куда барышня изволит. Барышня изволила ехать куда угодно, только скорее. Замерзшая лошаденка тронулась, пролетка покатила быстрее.

Ощутив движение, Агата оглянулась. В темноте, как известно, трудно различить очертания. Пользы от московских фонарей никакой. Ей показалось, что вдалеке остается и растворяется чья-то тень. Стоит, как будто наблюдая за уезжавшей пролеткой. А может, показалось и не было никого.

Пугать себя догадками Агата больше не хотела. Но не могла не сознаться: так страшно ей давно не было. Гордое перышко на шляпке совсем поникло.

Неужели кто-то устроил на нее охоту?

• 25 •

День задался спозаранку. Весна как будто прыгнула зиме на плечи и махала платочком чистого неба под переливы солнца. В воздухе уже звенели тихие нотки весны. Снег, старый зимний снег, нехотя бурчал, поблескивал искорками, уже зная, что недолго ему осталось держать землю и воды взаперти.

Пресненские пруды лежали белым полем. На них хватало места для всяческих развлечений. На Верхнем пруду был знаменитый каток, на котором Левин увидел Китти на коньках, там же проводились скачки на льду и забеги конькобежцев. На Нижнем пруду, вытянутом, как сосиска, добывали лед. В такой день, масленичный и задорный, окрестный народ приходил потешиться кулачным боем.

Собирались мастеровые, приказчики, работники рынков, артельщики, истопники – в общем, трудовой народ с крепкими кулаками. Потешные бои официально не одобрялись ни генерал-губернатором, ни обер-полицмейстером. Но запретить их не посмел даже Власовский. Других развлечений для народа почти что не было. В цирке проводили турниры по вольной борьбе, да и только. Английский бокс входил в моду, но обитал в основном в офицерских спортивных клубах. Власть сознавала, что народу нужны жестокие игрища: выпустит пар и злость в потешном бое и присмиреет до маевок, то есть будет трудиться шесть дней и пить по воскресеньям. Что может быть лучше.

Этого дня участники масленичного боя ждали целый год. Правила были просты: в кулаках железки не зажимать, под пах не бить, лежачего не топтать, ногами не бить. Разбивать носы, уши, лбы, ставить синяки под глазом, бить в грудь и прочие части тела выше пояса – сколько силенок хватит. Правила были жестокие, но благородные. Хотя не было года, чтобы павшего бойца не относили к доктору на починку. Иного – прямиком в мертвецкую. Но тут уж виноватых не искали. Что поделать, такая традиция. Роль полиции в этой драке была самая благородная: ни во что не лезть. Находиться рядом, наблюдать, но не вмешиваться. Мужики сами разберутся, напоследок обнимутся, расцелуются в кровавых соплях, прощения попросят. И раненых не бросят.

Зная традиции, пристав Носков давно перестал лично наблюдать за масленичным боем. Давал строгие указания городовому смотреть в оба, на этом все. Тараскин, который сторожил Нижний пруд, тоже не сильно беспокоился: мужиков знал лично, они с ним здоровались. Встречая сходившихся бойцов, строго грозил пальцем, приговаривая:

– Без баловства чтоб, робяты… Смотри у меня… Не шали… Без баловства…

Мужики шутили с ним, просили дать сигнал полицейским свистком, звали в ватагу, скинуть шашку с портупеей и шинель, обещая не бить Петровича сильно, а так, самую малость, для развлечения духа.

Так было весело, такая сила и радость исходила от бойцов, такой день праздничный, такая сладость весенняя источалась поветрием, что Тараскина подмывало сбросить все, остаться в одной рубахе, побежать в толпу и мутузить направо и налево. Да только нельзя: городовой всегда на посту, что в праздники, что в будни. Собачья служба…

На льду уже собралась толпа человек в пятьдесят, поделившихся на два отряда. Пока не начинали, ждали запоздавших. Мимо Тараскина пробежал мастеровой из слесарной, на ходу срывая с головы фуражку-московку, за ней тужурку. Быстро кивнув городовому, не побежал к своим, а вернулся.

– Слышь, Петрович, там, – он показал в дальний конец пруда, – под Горбатым мостом человек лежит… Ты глянь, чтобы не околел часом на морозе…

Тараскин нахмурился:

– Точно человек?

– Точно… господин какой-то…

– Где, говоришь, видел?

– Под Горбатым мостом, да ты приметишь…

Предупредив мастерового, чтобы «без баловства», Тараскин подхватил шашку, что сильно путалась при быстрой ходьбе, и направился к мосту. Еще издали он заметил на льду черную спину. Человек лежал лицом в снег. Но так, что не сразу заметишь: арка моста прикрывала. Городовой подумал, что, делая утренний обход, упустил. Если по чести, не слишком-то и смотрел. Ну что на льду может быть. И вот теперь неприятность. Он знал, что господин оказался под мостом самым заурядным образом: вечером хорошо погулял в гостях или трактире, пошел пешком, заплутал, вышел на лед и упал без чувств. Или вздремнуть решил. Оставалось только проверить, как давно лежит.

Присев перед лежащим, Тараскин уверенным жестом сунул пальцы ему за шиворот. На ощупь естественного тепла не ощутил. Подтолкнув руки под грудь, с некоторым усилием перевернул тяжесть на спину. По тому, что не откинулась рука, а пошла за телом, как примерзшая, понял он, что дело плохо. А заглянул в открытые глаза и побелевшие лицо, убедился окончательно. Господин был глубоко мертв. Мороз никого не щадит. Сколько пьяных замерзает. На их участке десятки за зиму числятся.