Вот теперь Пушкин уже не был так цинично спокоен. На взгляд Агаты.

– Почему вы решили, что полено предназначалось вам?

– На кухне я была одна…

– Истопник?

– Мы с ним поздоровались…

– Полагаете, настоящее покушение?

Позднее прозрение Агата встретила прощающей улыбкой. Как истинная страдалица.

– Меня рассчитывали убить… Прибить, как муху, поленом… Какая мерзость…

Прежде чем что-то сказать, Пушкин старательно выдержал паузу.

– Кто-то из прежней жизни выместил обиду или взыскал долг?

– Из прежней жизни, – Агата сделала особое ударение на «прежней», – долгов у меня не осталось… Да и кто может знать, что я в Москве. Бываю только на курсах и дома у Агаты Кристафоровны… Даже в ресторане не была… Веду тихую, мирную жизнь…

Пушкин кивнул, как будто бы соглашаясь.

– Новые обиды?

– О чем тут говорить. Я теперь законопослушная и невинная дама… Почти уже два месяца как…

– Отрадно слышать. Тогда расскажу одну историю… Прошлым летом в Ницце некая баронесса фон Шталь имела виды на господина Алабьева. Не знаю, с какими точно целями. У Алабьева утонула жена. И он, чтобы заглушить горе, женился на молоденькой барышне. Вчера этой барышне в кофейной «Эйнем» некая баронесса фон Шталь вылила чашку кофе за шиворот. Вопрос: зачем?

Она должна была догадаться, что приходить за помощью и защитой к этому человеку – пустая трата времени. И вот результат: ее уже обвиняют. Конечно, кого же обвинять, как не бывшую воровку. Причем воровку гениальную…

– Вы правы, на господина Алабьева баронесса фон Шталь имела виды издалека. То есть видела его только издали раза два. Когда ей показывала барышня Валерия… А что до кофе, то мадам Алабьева получила не только публичные извинения, но еще и крупную сумму ассигнациями… О чем, наверно, забыла донести. – Агата медленно поднялась. – Благодарю за помощь, господин Пушкин…

Он сделал движение, чтобы остановить ее, но остановил свою руку.

– Агата, вы влезли во что-то, чего до конца не понимаете… Покушение на вас сигнал, что вы зашли слишком далеко… Что успели наделать, кроме кофе?

Агата потупилась, горестно и безнадежно.

– Ничего… Я ничего не делала… В дом Алабьева впервые пришла позавчера вечером…

– До этого, три предыдущих дня в Москве?

– То же самое: ничего. Ходила на кулинарные курсы, пила чай с Агатой Кристафоровной и хотела стать… – тут Агата чуть не сказала «семейной женщиной», но вовремя опомнилась, – …познакомиться с ведением домашнего хозяйства…

Не было сомнений, что она говорит искренне.

Когда покушение происходит без малейшего повода, значит, повод скрыт так глубоко, что его нельзя разглядеть под прямым углом. И значит, покушение может повториться. Баронесса фон Шталь опять кому-то сильно помешала, ее пытаются лишить жизни. Неизвестно, откуда ждать повторения удара. В том, что он будет, не следует сомневаться. Помешать невозможно потому, что неизвестен источник опасности.

– Могу предложить два решения, – сказал Пушкин.

Его готовы были слушать.

– Сейчас запираю вас за решетку, она вам знакома, вечером, когда закончу дела, отвожу на вокзал, какой пожелаете, и сажаю в поезд.

– Прелестно, прелестно… А что в другом решении?

– Идем к тетушке, собираете вещи, дальше – вокзал и поезд.

– Чудесный выбор, – сказала Агата и даже поклонилась. – Но я, пожалуй, откажусь.

– Уехать – верный способ уцелеть. Я не могу охранять вас весь день…

Как было бы восхитительно иметь такую охрану. Агата многое за это отдала бы…

– Благодарю за совет, – ответила она.

Внешне Пушкин сохранял полное спокойствие.

– Бесполезно просить вас не покидать квартиру тетушки.

– У баронессы фон Шталь есть неулаженные дела…

– Агата…

Чиновника сыска прервали жестом. Что мало кому приходило в голову. Если вообще приходило.

– Не тратьте силы, что скопили гимнастикой… В качестве благодарности за ваши советы дарю вам факт, который вы так любите: сегодня утром, когда шла к вам, возле здания крутился служащий страхового общества, кажется, его фамилия Малецкий… Знаете его?

Пушкин представлял, о ком идет речь.

– Молодой человек явно хотел войти, но не решился. Заметив меня, сбежал…

– Он вас знает?

– Ему представили баронессу фон Шталь.

– Вчера вечером вы были у мадемуазель Валерии?

– Да, гости снова играли в «Гусика»… Занимательная игра.

– Служащий страхового общества Лазарев находился среди гостей?

Агате пришлось вспомнить, кто был вчера, не спутав с прошлым вечером.

– Не уверена… Валерия увела меня из общей залы. После чего я уехала…

Пушкин хотел расспросить еще про вечер, но тут по лестнице застучали кованые сапоги. В приемное отделение ворвался городовой, как паровоз в облаке пара, козырнул и просил господина чиновника последовать за ним. Долгожданные новости из участка наконец прибыли.

Агата сделал Пушкину ручкой. Все-таки она сумела пробудить в этом ужасном субъекте искру человеческого. Что вселяло надежду. Крохотную, но все же…

• 27 •

Завтракать и обедать в доме Алабьева было принято в нижней столовой, по соседству с кухней. Заведенный порядок в отсутствие хозяина дома не смел нарушить никто. За большим столом каждый сидел на своем месте. Кириллу отводился стул по правую руку от главы, где в большом кресле сидел Макар Иванович. Напротив старшего сына и по левую руку от мужа полагалось быть Лидии Павловне. Валерия сидела рядом с Кириллом. Матвей – около нее. Как будто случайно детей и мачеху разделял стол.

Повара Алабьев не держал. А держал кухарку. Бабе, что привез из подмосковной деревни, платил сущие крохи. Готовила она простую деревенскую пищу, щи да кашу. Утром полагался крепкий завтрак, то есть полная тарелка пшенки с черным хлебом. Во Франции Алабьев не отказывал себе в деликатесах, но дома держал семью на строгом рационе, полагая, что климат и Москва требуют не кулинарных выдумок, а обильной еды. Домашние пикнуть не смели, чтобы поменять меню. Лидия Павловна испытала на себе, что значит просить приготовить «что-нибудь вкусное, хоть рябчиков». И больше не пробовала. Выйти из-за стола разрешалось только при пустой тарелке.

Ради Масленицы на столе были выставлены особые угощения: домашние варения, простокваша и засахаренные груши из Киева. Кроме того, самовар, не серебряный, а медный и побитый, с заварочным чайником и чайными чашками дешевого кузнецовского фарфора.

Ели молча. Алабьев не любил пустых разговоров за столом. Дозволялось отвечать на его вопросы. Каждый смотрел в свою тарелку. За столом вели себя так, будто в кресле сидит Алабьев. Ни супруга, ни дети не могли отступить на полшага от заведенного распорядка: каждый знал, что о малейшем проступке будет доложено. Даже Валерия не смела своевольничать.