Позади, пробитый вражескими минами и гранатами, серо-стальной панцирь льда зиял мутно-зелеными прорубями. Растревоженная река, хищно ощерившись на берег своими пробоинами, накатывала ледяной волной, полной битого, как стекло, крошева.

Потом закончились гранаты, потом умолк ручной «дегтярев» красноармейца Баскакова, потом пошли одна рукопашная за другой и снова начиналась стрельба, потому что бойцы Коптюка, наскоро обтирая кровь врагов со своих пальцев, ладоней о шинели и сделавшийся красным снег, брали добытые в рукопашной схватке вражеские гранаты и винтовки. Из двадцати семи человек взвода, которым командовал Федор, после суток не затихающего боя в живых осталось только пятеро.

Еще в полдень осколок от разорвавшейся мины рассек ему левую щеку и полоснул по уху. А Федор думал, что это пот, горячий, соленый на вкус, заливает ему глаза, разъедает зрачки, не давая видеть опять наползающих немцев. И он, не чувствуя боли, отирал горячее, липкое с лица, прямо по лицу, а Коля Рябушкин, его замкомвзвода, хватая его за рукава шинели, истошно кричал, что командира убили. А ведь убило в этом бою все-таки Колю Рябушкина, позже, изрешетило осколками. А он остался жить…

Кто-то из своих, тоже еще живых, отер ему кровь с лица пригоршней снега, помог перевязать рану. Он не ушел с рубежа, продолжая стрелять из трофейного немецкого автомата, который после тяжелого ППШ прыгал непривычно легким, обжигающе холодным куском железа, разбрасывая сухо кашляющие короткие очереди.

Он не ушел с рубежа… Потому что отходить было некуда…

– Товарищ старший лейтенант! Федор Кондратьевич!..

Женский голос настойчиво окликнул его еще раз. Коптюк остановился, оглядываясь и не сразу соображая, что из глубины нахлынувших воспоминаний его вынесло на поверхность дня сегодняшнего. Навстречу старшему лейтенанту подходила Стеша. Она улыбалась.

– Что ж вы идете и не слышите?! А я вам кричу… – с ходу огорошила его санинструктор вопросом.

Коптюк растерянно остановился, глядя на девушку, которая торопливым шагом приближалась к нему со стороны рощицы. Она шла со стороны деревеньки, в которой разместились штаб батальона, санвзвод, обозы штрафников и прочие подразделения обеспечения. Сразу и небо словно посветлело. Уже вблизи старший лейтенант разглядел, что вид у нее был усталый, даже изможденный. Как будто всю ночь не спала. Но юность брала свое, освещая милое личико девушки светом непобедимой свежести.

– Я, собственно… – выговорил Федор, запинаясь.

– Да я в курсе… – сказала Стеша с тем жизнерадостным тоном в голосе, от которого старший лейтенант вдруг напрочь позабыл все свои тяжкие, болезненные думы. – Дерюжный мне сказал, что вы меня ищите… А я вас и сама нашла…

Милое, открытое лицо санинструктора озарила светлая улыбка. Сердце Федора забилось чаще, и теплая волна пошла от груди по всему телу. От этого тепла, от голоса Степаниды, от того, что он мог ее видеть, Федору вдруг показалось, что бесконечная усталость – сухой остаток вчерашнего многочасового боя – отступила, вместе с войной, оставив только их двоих на всей планете.

– Я… да… хотел… увидеть вас, товарищ санинструктор… – глухо, с трудом выговорил Федор.

Не в силах совладать с волнением, он поднял голову и посмотрел наверх.

– Смотрите, тучи как будто расходятся…

– Вы хотели меня видеть?.. – переспросила Степанида. – Дерюжный уже сообщил мне эту новость. И зачем же вам понадобился санинструктор? Чтобы тучи разгонять? А ведь здорово было бы, если б солнышко выглянуло. Так хочется солнышка… И чтоб уже весна наступила. Вот всю ночь глаз не смыкали. Раненых много. После вчерашнего… Тяжелые есть… Очень… Трое у доктора под руками скончались…

Стеша перечисляла все эти страшные подробности бессонной ночи механически, без всякого эмоционального сопровождения. Наверное, просто не осталось на это сил. Что ж он, дубина, стоит и мучает ее тут разговорами? Федору захотелось вдруг обнять девушку крепко-крепко, подхватить на руки и уже не отпускать, укачивая ее, защищая ее тихий сон от всех на свете…

– А вам, товарищ старший лейтенант, не хочется?..

– Чего?.. – не понимающе переспросил Федор.

Глупо прозвучал его вопрос. До чего же глупо он себя ведет!..

– Солнышка!..

В смеющемся голосе девушки появились еле заметные нотки насмешки. Какого черта он так смущается? Известное дело, девушки любят тех, кто не теряется и не мямлит. Сказать, во что бы то ни стало надо сказать, как на него действует ее смех и ее голос, взгляд ее бездонных серых глаз. Взять ее за руки, поцеловать ее пухлые, будто от какой-то девчоночьей обиды, надувшиеся губы.

– Что же вы молчите, товарищ старший лейтенант. Или язык проглотили? – продолжала, еще более озорным тоном, Степанида. – Коли так, так вам надо к нашему доктору обращаться. Язык – дело серьезное…

Она будто дразнит его, насмешничает. А он выглядит совершенно по-дурацки. Ну, уж смеяться над собой он не позволит.

– Солнышко – это хорошо, товарищ санинструктор… – сухим, лишенным всяких эмоций, тоном выговорил Коптюк. – Да только, если тучи разойдутся, – жди фашистских летчиков. Сразу налетят…

Федор на долю секунды умолк, потом снова продолжил:

– Я, собственно, хотел вас увидеть… чтобы… ИПП… необходимо на бойцов получить пакеты… индивидуальные перевязочные пакеты…

– Эх вы, Федор Кондратьевич… Я-то, дура, подумала… – вдруг, фыркнув, с досадой и самой настоящей сердитостью ответила девушка. – А вы – ИПП… И завели свое санинструктор да санинструктор… Уж будто и помнить забыли, как меня зовут…

Наступила такая длинная и тягостная для Коптюка пауза, что, казалось, лучше ему подняться сейчас в атаку на пулемет, чем стоять вот так и слушать, как вздымается и опадает от тяжелых вздохов ее грудь.

– Вы меня простите, Стеша… – вдруг, совершенно искренне, выговорил Коптюк. – Не умею я эти… словеса плести… Простите… Стеша…

Лицо девушки снова просияло, как солнышко, что вышло из-за набежавшей, откуда ни возьмись, серой тучки. Федор протянул руку и осторожно, как драгоценность, взял руку Степаниды. Она действительно оказалась хрупкой и нежной на ощупь и холодной, как ледышка.

– Вы совсем замерзли, Стеша… – проговорил Коптюк.

– У меня всегда холодные… – засмеялась в ответ девушка. – Значит, муж красивый будет… Бабушка моя так всегда говорит…

Смех ее вдруг осекся, и она умолкла. Федор придвинулся ближе, не отпуская ее доверчивой ладони. Глаза ее заблестели совсем близко, распахнулись перед ним, как два бездонных озера.

В этот момент раздался топот приближающихся шагов. Мимо них бегом, припадая на левую ногу, шаркал подметками по земле боец. Коптюк сразу узнал его. Это был «переменник» из его взвода, тот самый Гвоздев, из окруженцев. При появлении в поле зрения другого старший лейтенант инстинктивно отпрянул от девушки, но руку ее так и сжимал, машинально.