«А ведь сейчас лето», — подумал он, запахивая поплотнее полы пиджака. Туфли промокли, еще когда он полез на мостки. Но он собирался пробыть здесь до самой темноты.

В воздухе разносилось сухое карканье. Профессор огляделся вокруг и в кронах двух оставшихся несрубленными тополей увидел стаю ворон. Неугомонные птицы раскачивались на ветках, взмахивая крыльями. Глядя на птичью суматоху, профессор Монтаг ощутил странное смятение, будто он тоже был вовлечен в этот гомон. Но откуда тут вороны? И почему он не видел, откуда птичья стая постоянно получала пополнение, так что кроны двух деревьев стали буквально черными, а некоторым птицам пришлось разместиться на голом холме?

Сумерки быстро опускались, погода становилась все пасмурнее, справа, на северо-востоке, ландшафт терялся в неразличимой бесконечности, откуда то по одной, то парами появлялись все новые вороны. Они слетались на тополя беззвучно, с видом опоздавших. Как им удавалось преодолеть границу между видимым и невидимым мирами, он не мог объяснить. Словно здесь происходила какая-то равнозначная замена.

«Похоже, они возникают из ничего. Да, да, — размышлял профессор, — почему мы говорим лишь о том, что существует, а не о том, чего нет?» И ему пришло в голову, что примерно такие же фразы он как раз высмеивал на лекции как пример досужего разглагольствования. Некоторое время он раздумывал над этой мыслью, но так и не смог ничего возразить высказываниям самодовольных философов. Он повернул назад, к Линдвердеру. Его удивило, что свет, по которому он ориентировался, падал со стороны Хафеля, как раз оттуда, где стояла совсем непроглядная тьма.

— Вы, по-видимому, не ожидали меня здесь встретить?

— Отнюдь, — ответил Паченски.

— Ну что ж, — сказал профессор Монтаг, закинул ногу на ногу и принялся молча разглядывать комнату с оштукатуренным потолком. Выходившая разом на две комнаты выложенная изразцами печь привела его в полный восторг. Он поинтересовался, можно ли эту печь топить, и, после того как Паченски, подпалив скомканные газеты, продемонстрировал печь в работе, долго смотрел в топку, обрамленную чугунным орнаментом. И подытожил:

— Как чудесно старые берлинцы умели оформлять свое жилище!

Паченски согласился. Они сидели друг против друга. Между ними, на уровне колен, — странный столик с подрезанными ножками, по-видимому для цветов. Паченски признался, что у него нет ни чая, ни кофе, и профессор Монтаг понимающе кивнул, не сумев сдержать улыбку.

— Но от водки вы не откажетесь?

Не прошло и трех минут, как на столике стояла бутылка, и они попивали сливовицу из дешевых стаканов.

— Хочу вас попросить, — обратился профессор Монтаг, допивая второй стакан, — хочу вас попросить, — повторил он, — ответьте мне, почему вы на днях пили кофе с моей женой?

Паченски хотел быть вежливым, но вопрос профессора его немного смутил. Как-никак этот человек, который в ином случае едва ли обратил бы на него внимание, неожиданно вернулся к себе домой… получилось, что он застал их врасплох.

— Меня направили к Ирэне стажером.

— Вот как, — отреагировал профессор Монтаг.

Со двора послышались приглушенные звуки. Раздался звон полетевших в контейнер бутылок, потом что-то прокричал женский голос, и все смолкло. Профессор Монтаг повертел в руках свой стакан и с нескрываемой досадой, как будто Паченски заставил его слишком долго ждать, произнес:

— Да? И у вас есть опубликованные работы?

Паченски поднялся с места и, бормоча под нос извинения, пошел в соседнюю комнату. Послышался шорох переворачиваемых бумаг, глухие звуки ударяющихся друг о друга неизвестных предметов. Так продолжалось несколько минут. Профессор Монтаг был уверен, что молодому человеку нечего предъявить, но тут в дверях появился Паченски.

— Вот, — сказал он, протягивая профессору согнутый пополам большой конверт.

Профессор Монтаг случайно задел коленом цветочный столик. Казалось, он пытается ответить сам себе на какой-то вопрос. Не без труда профессор приподнялся со стула и молча взял конверт. Пауза затянулась до неприличия. Наконец профессор Монтаг ни с того ни с сего спросил:

— У вас с моей женой любовная связь?

— С чего вы взяли? — ответил Паченски и забрал конверт, будто от этого он что-то выиграет.

— Скажите мне правду. Вы состоите с моей женой в любовной связи?

Далее случилось то, чего менее всего можно было ожидать. Профессор Монтаг взглянул в лицо своему собеседнику, и у него мигом пропала самоуверенность, с какой он держался всего минуту назад.

— Простите, — пробормотал он.

— Мне не за что вас прощать, — ответил Паченски, смущенный внезапно изменившимся выражением лица профессора. Мгновение мужчины стояли друг против друга, затем профессор Монтаг взял свой шарф, висевший на крючке для одежды, и ушел. После того как хлопнула дверь, Паченски еще некоторое время размышлял, как нехорошо все вышло: они разошлись не объяснившись. Однако он не сдвинулся с места, а только сложил конверт, который бессмысленно теребил в руках.

Спускаясь по лестнице, профессор Монтаг ухватился за перила. Он уже сожалел, что слишком разоткровенничался с Паченски.

Ему пришлось долго искать такси, поскольку он плохо ориентировался в этом районе. Водитель вел машину грубо, то и дело резко меняя ряд. У профессора закружилась голова, он почувствовал боли в животе и потому потребовал, чтобы его высадили на ближайшей железнодорожной станции. Боли отпустили лишь тогда, когда перед ним наконец оставался прямой отрезок пути до Шмаргендорфа. Кое-как преодолев оставшиеся километры от вокзала до дома, он задержался в саду. Его внимание привлекло растение с высоким стеблем и цветами, похожими на подсолнух. Название этого растения он так и не выяснил. Он сорвал цветок, и пошел в библиотеку, надеясь найти его название в учебнике ботаники, но безуспешно: о таком растении не было ни строчки, даже рисунка не было. Цветок был очень хорош, и он поставил его в вазу с водой.

Удивительно. Последующие дни до самого июля не принесли никаких беспокойств, и состояние профессора Монтага заметно улучшилось.

— Боли чувствуете?

— Чуть-чуть.

— Можно говорить о положительных сдвигах, — подытожил врач.

От шрама, еще недавно широкого, вздутого и красного рубца, осталась тонкая бледная полоска, и о новом хирургическом вмешательстве, по заверениям врача, пока речь не шла. Не без гордости профессор Монтаг следил за тем, как стрелка весов с каждым днем передвигалась на следующую отметку. Конечно, чтобы набрать прежний вес, тот, что был у него до болезни, нужно еще немало потрудиться, однако он чувствовал, как постепенно приходит в равновесие. Профессор много ходил пешком. Если обед, который с недавних пор готовила домработница, был на столе, а Ирэна еще сидела в своем кабинете, он терпеливо ждал, налив себе вина, или шел на кухню, чтобы отмыть до блеска бокал, и ни словом не обмолвился о том, что из-за медлительности жены еда почти остыла.