Горбенко опустил глаза в стол, его плечи безвольно поникли.

– Вы знали, что через два дня я собирался в отпуск, и намеревались отправить это безобразие, заверенное вашей подписью, верно?

– Василий Николаевич, дело в том…

– Дело в том, Эдуард Сергеевич, что этим письмом вы опровергаете всю нашу предыдущую работу. Ставите на ней крест. Вы указываете на неэффективность контрсанкций, приводите в пример экономические расчеты и таблицы. Похвально. Но скажите, почему еще час назад я ничего не знал об этих вот ваших планах? – Кольцов подошел к Горбенко вплотную, и тот инстинктивно сдвинул стул в сторону, как если бы министр собирался ударить его. – Или это не ваши планы? – чуть тише спросил Василий Николаевич. – Вы всячески препятствовали нашему проекту по введению эмбарго, тормозили работу на всех этапах. Кому вы служите, господин Горбенко?

– Что за намеки?! Вы огульно обвиняете меня! – выдохнул Эдуард Сергеевич, вытащил из кармана платок, размякший от пота, и вытер им лоб.

Влажные волосы разъехались в стороны, обнажая лысый блестящий череп.

– Если вам жарко, я могу включить кондиционер, – предложил Кольцов.

– Не надо, – буркнул тот.

– Теперь о том, что касается обвинений. Вероятно, меня можно было бы убедить, что случай с этим письмом – ваш единичный прокол. Если бы…

Лицо Горбенко напоминало восковую маску.

– У меня на руках объяснительная записка от директора департамента кадров, – продолжил Кольцов. – Он сетует, что вы часто вмешиваетесь в его работу, навязываете свои кандидатуры, причем на весьма высокие должности, с соответствующими окладами. Ваши протеже зачастую не обладают профессиональными данными, необходимыми для этой работы. Кроме того, с вашего разрешения, в обход обязательного тендера, аукциона среди поставщиков, в нарушение всех мыслимых и немыслимых норм закона заключались контракты с некими сомнительными фирмами. Я имею в виду поставку и обслуживание оргтехники в нашем министерстве по явно завышенным ценам. Мне продолжать?

– Это ложь и клевета, – хрипло сказал Эдуард Сергеевич и исподлобья посмотрел на Фрая.

Если бы взгляд мог убивать, то этот человек вмиг разлетелся бы на молекулы.

– У меня нет другого выхода. Я мог бы просто уволить вас и закрыть глаза на все остальное. Но любая проверка Счетной палаты выявит эти нарушения, – сказал Кольцов. – Вашим действиям будет дана оценка. Только уже не мною, а правоохранительными органами. У вас есть что возразить?

Горбенко с трудом поднялся из-за стола. Он выглядел лет на двадцать старше, нежели полчаса назад, когда вошел в кабинет министра.

– У меня последний вопрос. На что вы рассчитывали? – спросил Кольцов.

Только теперь в его голосе впервые за всю беседу промелькнули эмоции – недоумение и разочарование.

– Если бы ваш доклад оказался на столе у президента, то меня через десять минут вызвали бы из отпуска. Я все равно узнал бы о вашей самодеятельности.

Горбенко ничего не ответил.

– Я временно отстраняю вас от работы. Таков порядок, – добавил Василий Николаевич. – Но советую написать заявление об уходе прямо сейчас. Я подпишу его.

– Посмотрим, – сквозь зубы отозвался заместитель министра.

Шаркая ногами, он направился к двери, не счел нужным попрощаться и вышел из кабинета.

Фрай тоже поднялся и проговорил:

– Полагаю, сейчас он наверняка уже звонит этому Олби Грею.

Кольцов убрал папку с документами в сейф.

– Может, ты и прав, – сказал он задумчиво.

«Идем уже час. Девчонка, которую где-то отыскал Отто, мелькает впереди пестрым пятнышком, только хвостики платка прыгают вверх-вниз, вверх-вниз. На ней ветхое платьице, личико чумазое, взор громадных глазищ постоянно испуганный, прямо как у затравленного зверька.

Франц поторапливает. Он злится и огрызается, когда ему задают вопросы. Тис идет первым, замыкает группу Эфа – великолепный снайпер. Как-то мы с ним устроили соревнование, и он победил – вышиб десять рублевых монеток, в то время как я один раз промахнулся. Было обидно, но коньяк я ему поставил. Правда, тот оказался полным дерьмом, местным палевом. Но Эфа не обиделся. Вместе его и уговорили.

Спина липкая от пота. Взбираемся в гору. Ноги скользят, стараемся не отстать от девчонки.

Ко мне подходит Отто.

– Какого хрена мы вышли так рано? – шипит он, будто это я отдавал приказ на выдвижение.

Пожимаю плечами. Отто сплевывает под ноги, обгоняет меня и уходит вперед.

– Айк! – раздается позади голос Эфы, и я слегка поворачиваю голову, чтобы тот понял, что я его слышу.

– Пойдешь ко мне свидетелем на свадьбу?

Я улыбаюсь краем рта:

– Ты же в Новосибирске живешь.

– Ну и что.

– Пойду, – обещаю я, про себя гадая, действительно ли верю в свои слова.

Новосибирск – далеко.

– Ты любишь ее?

– Да, – следует короткий ответ.

Даже не видя лица Эфы, я чувствую, что он улыбается.

– Не переживай, братуха, – шепчет он за моей спиной. – Все вернемся домой. Только…

Он умолкает, я тоже ничего не говорю. Не хочу анализировать и гадать, что он подразумевает под этим «только».

Небо медленно темнеет.

Наконец выходим на небольшое плато. Внизу богом забытый поселок, жизнь в котором замерла в промежутке между серединой семидесятых и началом восьмидесятых годов. Будто кто-то там, наверху, – может, сам Господь?! – нечаянно нажал на клавишу «пауза» небесного пульта жизни. Обветшалые серые домишки, тощая собака, лакающая воду из грязной лужи, сонный старик, сидящий у колодца…

Мы спускаемся чуть ниже, занимаем позицию в овальном углублении, окаймленном густым кустарником. Из поселка нас не видно.

Сердце выстукивает отбойным молотком, по жилам вместе с кровью струится адреналин. Неожиданно мозг молнией рассекает мысль:

«Никакой операции проводить нельзя. Нужно поворачивать прямо сейчас и возвращаться в лагерь».

Девчонка что-то лопочет, указывает худеньким пальчиком вниз, и Франц согласно кивает.

Она убегает. Франц приказывает Тису проверить обстановку, если надо – ликвидировать охрану. Тис берет с собой «ПМ» и нож «НРС-2».

Мы встречаемся глазами.

– Я скоро, – разлепляет он губы.

Я отмечаю, что они у него обветренные и потрескавшиеся. У парня какая-то аллергия на здешний климат. Странно, что это не выявила комиссия, когда его отправляли сюда служить.

Тис исчезает, мы ждем.

Я смотрю на небо, машинально считаю самые яркие звезды.