— Ничего. Я был именно таким, как ты говоришь. Но тешу себя надеждой, что изменился хотя бы немного. Это все — одиночество, Млисс. Оно порождает эгоизм. Ты привыкаешь жить для себя, думать только о себе, а в итоге даже к себе становишься равнодушен. За десять лет я не обзавелся ни другом, ни даже близким приятелем. Нет, дело не в моей исключительности и не в пренебрежении окружающих. Просто подсознательно я боялся ответственности: перед друзьями, перед близкими людьми. Я не был уверен, что смогу, захочу быть рядом, когда им понадобится моя помощь. Мне не было дела до чужих переживаний, я зациклился на своей «болезни», рожденной страхами, одиночеством и эгоизмом. Это как порочный круг: одинок, потому что болен — болен, потому что одинок. Твое присутствие, твои переживания, твои советы — все это помогло мне сдвинуться с мертвой точки. Ты похожа на меня — такая же одинокая и растерянная. И в то же время, ты совсем другая. Есть человек, которого ты любишь — твоя сестра! И еще одно: помнишь то, что ты сказала о страхе, во время перелета. О нем просто нужно забыть. Ты это сделала, пусть не желая того. Те, кто хотел тебя убить, в какой-то степени даже помогли тебе — с частью своих страхов ты рассталась. Сомневаюсь, что они вернутся к тебе, даже когда ты вспомнишь все окончательно. Ты теперь другая.

Скорее всего, он прав, подумала Млисс. Ведь даже она заметила, как сильно изменился Трэвор. Да и Млисс, судя по тому, что она вспомнила и вычитала в своем дневнике, тоже изменилась. Та девушка действительно была другая: источенная горечью и одиночеством, живущая, постоянно оглядываясь в прошлое. И вот, прошлого не стало. Когда оно медленными шагами начало возвращаться, Млисс уже успела взглянуть на мир глазами, не отягощенными болью пережитой утраты и жизнью взаперти. Все сначала, с чистого листа. С той только разницей, что в уже исписанную бумагу будут вноситься дополнения и поправки.

— Трэвор, а чего ты боишься больше всего? Не отвечай, если не хочешь.

Трэвор присел на влажную траву возле озера. Надо сказать, не без риска промочить брюки. Взглянул на Млисс, стоящую рядом, и снял с себя пиджак.

— Садись, подстели это. Холодно, да и платье у тебя светлое.

Наверное, не ответит, мелькнуло в голове Млисс. Что ж, скорее всего, она сделала бы тоже самое на его месте. Глупый, бестактный вопрос, не стоило и задавать.

— Все — проще не бывает. Больше всего я боюсь смерти. Меня всегда удивляло, что с самого детства мы знаем о том, что умрем. С этой мыслью человек живет всю жизнь. До самого конца. Странно, правда? А мне это кажется нестранным, а страшным. «Жизнь — это игра, из которой человек никогда не выходит победителем». Джек Лондон. С этим, безусловно, можно поспорить. Но если вдуматься, как играть в игру, в которой тебя ожидает неминуемый проигрыш — смерть? Вот финал твоей игры. Твоей, моей, их — каждого человека. Можно оставить после себя потомство, гениальные творения (если ты, разумеется, гений). Вырастить дерево, построить дом. Но когда ты умрешь, будет ли тебе дело до того, что ты оставил, до того, чего ты добивался всю жизнь? Ты растворишься в небытии, тебя не будет. Тогда для чего тебе все это? Для людей, верующих в Бога, все гораздо проще. Живи честно, праведно, и ты попадешь в рай. Живи во лжи, во грехе, и попадешь в ад. Но ты хоть куда-то попадешь… Я не верю ни в Бога, ни во Вселенский Разум, только в бренное человеческое тело и отнюдь не вечный дух. При мысли о том, что мое тело источат черви, а я, (точнее, уже не я, а черт его знает что), кану в неизвестность, меня охватывает дрожь. Мозг работает недолгое время, после того, как останавливается сердце. И ни чувств, ни мыслей не будет. Что будет — я не знаю. Вот он, страх. Страх пустоты, вакуума, в котором я окажусь. Смерть — это действительно конец, который так же сложно осознать, как сложно человеческому уму представить бесконечность Вселенной.

— Я вспомнила о гибели родителей. Я тоже тогда не могла понять, не могла осознать, как это может быть. Насколько я понимаю теперь, этот страх случайной смерти преследовал меня всю последующую жизнь. Может, поэтому я закрылась в своем доме и занималась лишь творчеством? Сейчас мне сложно ответить на этот вопрос. Но я ужасно не хочу воспринимать смерть, как ты. Да, она неизбежна, но я не хочу чувствовать ее неизбежность, проникаться ею. Пусть она стоит на заднем плане, пусть я буду, о ней знать. Но… лишь бы она не стала моей фобией. Я поняла, что хочу найти сестру и радоваться жизни. По-старому уже не будет. Я хочу иметь друзей, завести собаку, может даже, выйти замуж. Я хочу жить сегодняшним днем. Не вчерашним, не завтрашним, а именно сегодняшним. И не думать о том, что каждую секунду смерть стоит за моей спиной. Не думать о том, что будет, когда я умру. Я больше не хочу забивать себе голову кучей ненужных и бесполезных мыслей. Я хочу жить в истинном смысле этого слова. Быть счастливой и делать счастливыми людей, которые рядом со мной. Сегодня мне кажется, что это правильно. Что будет завтра — увидим.

Трэвор сорвал влажную от росы травинку и начал накручивать ее на палец. Травинка, мокрая, неподатливая, скользила в его руках и никак не хотела обвиться тугим кольцом вокруг пальца. Он бросил ее в темноту ближайших кустов и взглянул на Млисс. Мелисса Линсей… То отчаявшаяся, то решительная, то меланхоличная и замкнутая, то веселая и дружелюбная. Странно смотреть на человека, в котором борются два разных характера, и неизвестно, какой возьмет-таки верх, одержит победу. Она, вероятно, думает о нем то же самое. Встретились два одиночества, постоянно эта избитая и нелепая фраза приходит ему в голову. И куда от нее деваться? Но он и Мелисса — два одиночества, и эти два одиночества встретились, узнали друг друга. Минус на минус — дает плюс. Известная истина. А что дает одиночество на одиночество? Может, любовь? Обретение недостающей частички души, вечное тепло, позволяющее глупеть и радоваться мелочам? Тривиально, но так прекрасно.

Ее четко очерченные светом луны, полуобнаженные плечи, тревожно-задумчивый профиль, хризолитовый сон глаз, чувственность небольших, но выразительных губ, — все это заставило уснуть былое благоразумие Трэвора. Он позабыл о карусели, с которой уже невозможно спрыгнуть, не разбившись, позабыл о Лилиан, призраком прошедшей через всю его жизнь, позабыл о болоте, с которым всегда ассоциировал любовь. Он позабыл обо всем, наслаждаясь сказочным моментом летней (и уже не одинокой) ночи, упиваясь красотой и задумчивостью сидящей рядом девушки. Что ему до прошлого? Достаточно одной посаженной кляксы для того, чтобы уже не разобрать всего ранее им написанного. И эта клякса будет несравнимо лучше примитивных иероглифов, тщательно выводимых им на бумаге прожитых лет.

Трэвор наклонился к Млисс. Нежно и настойчиво повернул хрупкие плечи, заставив все ее лицо открыться его жадному взгляду. Она не вздрогнула, не отстранилась. Она словно ждала этого движенья, словно знала заранее о том, чего он хочет. Глаза Млисс светились в темноте тем огнем, которого Трэвор раньше не видел (или просто не замечал). Он легко провел дрожащей от волнения ладонью по ее лицу. Коснулся лба, пушистых ресниц, носа, горячих губ. Он словно заново изучал ее лицо методом прикосновения, раньше для него недоступного. Ее тепло! Настоящее человеческое тепло. Вот она, истина прикосновения. Как много она позволяет узнать о человеке! Млисс, доверчивая, теплая, нежная сидела прямо перед ним и не убирала его руки. Возможно ли это?