Когда Макнил входил в дом Казински, у него почему-то возникло плохое предчувствие. Здесь не было никаких признаков жизни. Все вокруг выглядело как судно, которое капитан велел покинуть, только никто не сообщил об этом Макнилу.

На лестничной клетке несло мочой и прокисшим пивом, и чем-то еще, что Макнил не сумел опознать. Стены были черны от граффити. Эхо его шагов отдавалось аж до самого шестого этажа. На втором Макнил свернул на общий внешний балкон, ведущий к квартирам. Каждая вторая дверь была заколочена. Другие перечеркивал намалеванный красным крест, предупреждающий, что квартиру посетил грипп, – странное, пугающее напоминание о временах Великой чумы. Макнил задумался, какие еще несчастья притаились за этими дверями.

Казински жил в двадцать третьей квартире. Дверь была недавно покрашена в ярко-красный цвет. Чтобы закрасить отметину о гриппе? Или чтобы отогнать его? Макнил все равно не сумел бы догадаться. На уровне головы имелся дверной молоток, и Макнил трижды постучал. Через некоторое время в окне слева дрогнула тюлевая занавеска.

– Что вам нужно? – донесся приглушенный стеклом женский голос.

– Полиция, миссис Казински. Я хочу поговорить с вашим сыном.

– Покажите удостоверение.

Эта женщина явно привыкла иметь дело с копами.

Макнил вытащил удостоверение и прижал его к окну. Женщина отодвинула одну занавеску и впустила свет дня. Макнил увидел бледное одутловатое лицо женщины лет пятидесяти с резкими и мелкими чертами – генетическим наследием многих поколений в нищете. Занавеска снова вернулась на место.

– Его нет дома.

– Не рассказывайте мне сказки, миссис Казински.

Макнил понял, что дверь она не откроет, а чтобы раздобыть ордер и вломиться силой, потребуется слишком много времени.

– Он утром ушел на работу.

– Он приступает к работе только в полночь.

– Нет, в полдень. Он сам мне сказал.

– Значит, он вам наврал, миссис Казински. Я только что из Баттерси.

– Нет. Он хороший мальчик, мой Ронни.

– А вчера ночью он был дома или на работе?

Она колебалась, явно не зная, какой ответ правильный.

– Когда он пришел с работы сегодня утром, миссис Казински?

– Не знаю, было уже поздно. В смысле, рано. Часов в пять или шесть. Я спала. Вчера ночью он был в пятичасовую смену. Они работают по двенадцать часов.

– Вчера у него был выходной. Так мне сказали на электростанции.

– Нет!

Макнил услышал в голосе смятение. И даже боль. Почему сын ей солгал? Теперь Макнил поверил, что она говорит правду. Казински и впрямь нет дома, и его мать не знает, куда он ушел, если не на работу.

– Что он натворил?

– Я не знаю, натворил ли он что-нибудь, миссис Казински. Просто хочу с ним поговорить, только и всего.

– Вы не приходите просто поговорить.

Она перенесла гнев и боль из-за лжи сына на Макнила. Он к такому уже привык. Когда чьи-то близкие попадают в беду, вечно виновата полиция.

– Передайте ему, что я его ищу. – Макнил сунул удостоверение во внутренний карман. – А еще можете поинтересоваться, чем он занимался вчера ночью, когда сказал вам, что был на работе.

Он сунул руки в карманы и пошел обратно к лестнице, а вслед за ним по балкону неслись проклятья миссис Казински. Дверь она не стала бы открывать ни при каких обстоятельствах. Даже чтобы обматерить его в спину.

В нескольких шагах от лестницы он услышал шорох шагов и шепот в темноте за спиной и резко остановился.

– Кто здесь?

На балкон шагнул тощий юнец. Его намазанные гелем волосы торчали шипастыми прядями, а нос и рот прикрывал треугольник красно-синей банданы. Лоб был усыпан прыщами. На парне была толстовка с капюшоном, размера на два больше, и штаны цвета хаки, спущенные почти до колен. В кулаке с грубо вытатуированными на каждом пальце буквами он держал бейсбольную биту, почти достающую до пола. За его спиной топтались еще трое, один из них чернокожий. Все трое в банданах и с бейсбольными битами или монтировками.

Макнил обернулся на шум за спиной и увидел еще двоих юнцов, появившихся из двери, помеченной красным крестом. В их пристальном взгляде он заметил враждебность и понял, что влип. Он посмотрел на бортик балкона. Даже если он выживет после прыжка, то сломает обе ноги.

– Чефо тебе надо от Ронни? – прошепелявил прыщавый.

– Дело есть, – отозвался Макнил в надежде, что Ронни дружит с этими ребятами, и те оставят его в покое, посчитав приятелем своего подельника.

– Ага, как ше, – сказал прыщавый. – Да ты ше фонючий коп, так федь? Мусор поганый. – Макнил промолчал. Прыщавый мотнул головой на карман пальто Макнила. – Они у тебя с собой?

– Что?

– Таблетки, мусор. Фрубаешься, о чем я?

– Нет у меня таблеток.

– Нет, есть. Фам ше их раздают. Фсем копам. Хреноф «Гриппобой».

– Может быть.

– Отдай их мне.

Он протянул руку.

– Я отдам свой «Гриппобой», если вы мне кое-что расскажете. Справедливый обмен, правда ведь?

Макнил всеми силами пытался сдержать дрожь в голосе.

Прыщавый нахмурился.

– Чефо ты хочешь разнюхать, мусор?

– Хочу знать, куда ходит Ронни, когда не работает.

Прыщавый посмотрел на него, как на полоумного.

– Чефо-чефо?

– Хочу знать, где он тусит.

– В клубе «Черный лед», кажись? – встрял чернокожий.

– Захлопни пасть! – рявкнул прыщавый.

Макнил на миг забыл о своем положении.

– В Сохо? Все тамошние клубы уже несколько недель как закрылись.

– Это ты так думаешь. – Прыщавый прищурился в холодной улыбке. – Хотя какая, на хрен, разница, чефо ты там думаешь, а? – Он снова протянул руку. – Дафай, кашляй сюды. – И он закатился хохотом над собственной шуткой. – Смешно, да?

– Прости, – сказал Макнил. – Боюсь, я тебе наврал.

– Чефо-чефо? – растерялся прыщавый.

– Нет у меня «Гриппобоя».

И Макнил со всей силы врезал ему в морду левым кулаком. Он понимал, что должен перехватить инициативу, застать их врасплох, и тогда у него будет хоть какой-то шанс. Он ощутил, как под костяшками пальцев сломались кости и зубы, и тут же нагнулся, чтобы подобрать выпавшую из руки прыщавого бейсбольную биту. Схватил ее обеими руками и замахнулся. Бита с силой влетела в висок стоящему позади, и тот рухнул как мешок с углем. Дверь справа была заколочена фанерой. Макнил пнул по ней со всей дури, и лист расщепился, упав в темноту в клубах пыли. Макнил нырнул в неизвестность, а за его спиной послышались вопли боли и ярости.