– Да, моя сестра уже умерла, ее тело надо сжечь. Доктор велел нам уехать из города ночью, чтобы никого не заразить…

– Достаточно! Открыть ворота! Не приближаться к повозке! – Последние слова начальник караула мог не говорить. Стража поспешно отступила от телеги. Никто не удосужился заглянуть внутрь. Ужас перед страшной болезнью оказался слишком силен.

* * *

День был пасмурным и по-осеннему хмурым. Серые тучи заволокли небо, надежно спрятав солнце. Серые скалы возвышались над долиной, мрачные, угрюмые, угрожающие. Природа будто чувствовала настроение маленькой группы людей, стоящих рядом с пустой пока могилой. Возле глубокой ямы лежал простой дощатый гроб. Последний раз взглянув на Донна – смерть разгладила лицо командора, оно стало ясным и безмятежным, будто у ребенка, – соратники закрыли гроб крышкой и опустили его в черное чрево могилы. Дробно застучали по крышке комья земли. И вот уже возвышается над пожухлой влажной травой невысокий холмик с простым деревянным столбом, на котором вырезано только имя. Из пальцев Лесси на могилу упал одинокий поздний цветок.

Донна уже похоронили, а маленькая группа людей все стояла над свежей могилой. Марис плакал и не стеснялся своих слез. Орни тоскливо смотрел на черный холмик и вздыхал. Дрогов был в ярости от собственного бессилия и одновременно чувствовал невыразимую горечь. Он знал командора совсем недолго, но этого времени хватило, чтобы проникнуться к Вельгису огромным уважением. И наконец, капитан места себе не находил из-за Лесси. Девушка стояла у могилы с каменным лицом, в котором не было ни кровинки. По бледным щекам так и не скатилось ни одной слезы, белые губы так и не разжались, чтобы произнести хотя бы одно слово. Медленно-медленно, в каком-то странном оцепенении, она опустилась перед могилой на колени. Лицо девушки на миг исказилось болезненной гримасой, когда она задела простреленную руку. Дрогов вдруг почувствовал, как у него на груди снова раскалился медальон, но достать его не успел. С глухим стоном Лесси повалилась прямо на черную сырую землю и потеряла сознание.

В тот самый день и час, когда Донн Вельгис расстался с жизнью, у его жены Ванды родился сын. Вести о происходящем в юго-восточных провинциях Ор-Сите достигали далекой северной охотничьей деревни Сосновки с большим опозданием, и Ванда ничего не знала о поражении повстанцев и о казни мужа. На озере Мет обосновалась довольно большая община холмичан. Родители Ванды и братьев Нолни, жена Лена Лара, кузнец Межик Ронтон (тоже родня, как ни крути!) жили одной большой семьей в собственноручно выстроенном за весну доме. Они успели посеять солидный огород, нестарые еще мужчины регулярно выходили на охоту, Ронтон принялся за свое нужное везде и всегда ремесло. Жизнь на новом месте налаживалась. Не давало покоя только неизбывное беспокойство за тех, кто подставлял грудь под удар где-то там, на юге. Эта тревога жила в сердце постоянно и уже стала для Ванды привычной. Однако рождение ребенка – крепкого румяного мальчугана с такими же неправдоподобно синими, как у всех Вельгисов, глазами – и неизбежные хлопоты на время отвлекли молодую женщину от тягостного ожидания.

Дурные вести принесли всадники, уже в сумерках подскакавшие к деревне, ох дурные! Они спросили холмичан, и им показали новую улицу, они спросили кузнеца Ронтона, и кто-то из бывших односельчан охнул, узнавая вдруг двоих из всадников.

Прижимая к груди сына, Ванда выбежала на крыльцо, на котором собрались уже, кажется, все домашние. Истощенные лица, заляпанная грязью одежда, лошади все в пене – верховые проделали немалый путь.

– Марис, Лесси! – хриплым от волнения голосом промолвил кузнец и бросился вперед, чтобы обнять детей. А Ванда смотрела и не узнавала двух спешившихся вслед за ними мужчин.

Вот Лесси (Ванда поразилась, какая она бледная и измученная) освободилась от объятий названого отца и увидела Ванду с ребенком.

– Сестричка моя, милая моя! – Это были первые слова, которые она сказала со времени казни Донна. Быстро шагнув, Лесси обняла подругу. Копившиеся в душе боль, безысходность и отчаяние при виде маленького свертка на руках Ванды нашли выход, и девушка безудержно разрыдалась. Ванда обнимала сестру (руке мешала непонятная повязка на плече девушки) и боялась вопроса, который не могла не задать.

– Где Донн?

– Его больше нет, Ванда, – тихо ответил Марис. – Мы похоронили его пять дней назад…

– Нет!!! – Рвущий душу крик прервал царившее во дворе оцепенение. К девушкам подбежала мать Ванды и с трудом увела дочь в дом. Лесси со струящимися по щекам слезами помогла ей.

– Где Лен? Где Итон?! Что произошло? – Мариса буквально осадили родители братьев и Лара.

– Были живы десять дней назад, – это единственное, что смог ответить им молодой Ронтон. – Они должны идти сюда. Отец! – обратился он к кузнецу, заметив, что пираты молча стоят у ворот. – Отец, это друзья, верные друзья, у вас найдется для них приют?…

Ночью у Лесси поднялся жар. Огромное нервное потрясение, почти полное отсутствие сна в течение двух недель, бешеные гонки через полстраны, истощившая все силы схватка с черным туманом, скверно заживающее плечо – все это привело к тому, что организм попросту не выдержал нагрузки. Врач печально констатировал: «черная лихоманка». Болезнь считалась незаразной, но очень опасной, потому что отнимала у больного последние силы, а когда истощенный человек переставал бороться – то и жизнь. Лесси почти не приходила в себя, и лишь иногда с ее губ срывался бессвязный бред. За больной ухаживала мать Ванды Тамила.

Лен и Итон Нолни с отрядом повстанцев добрались до охотничьей деревни через три дня. В числе вновь прибывших были и трое корсаров (четвертый, Франк, умер по дороге). Охотники приняли беглецов гостеприимно: закон леса обязывал помочь тем, кто оказался в беде, а представители властей появлялись в деревне раз в год – собрать налоги. Но повстанцы все равно побоялись оставаться в селе и, несмотря на приближающуюся зиму, приняли решение обосноваться подальше в лесу. Беглецы больше всего на свете нуждались в отдыхе, но им пришлось снова приняться за работу. Охотники помогли им и советом, и делом. И уже скоро в двух часах ходьбы от Сосновки возник новый, не обозначенный даже на самых подробных картах поселок.

Сперва Дрогов и Орни остались в большом доме вместе с Ронтоном, но после приезда братьев Нолни там сделалось тесновато. И хотя пираты не собирались оставаться в лесах надолго, они предпочли строить собственный дом, в котором можно было бы зализать раны и дождаться весны. А через неделю их нашли оставшиеся у охотников еще прошлой зимой Торрекс и Бейт, и маленький отряд корсаров снова вырос.

Болезнь Лесси подкосила капитана. Он всей душой рвался быть рядом с ней каждую минуту, но мог лишь навещать девушку во время визитов к Нолни. Впрочем, в том доме Дрогов, обладающий вполне приличными медицинскими познаниями, бывал почти каждый день – рана Мариса заживала хорошо, а вот Итон шел на поправку с большим трудом. Считалось само собой разумеющимся, что пират заходит и к Лесси.