– Я никогда не хотела иметь детей. Есть чадолюбивые женщины, но я к ним не отношусь. Для меня важнее всего в жизни был балет. Все остальное отметалось как лишнее. А ребенок это и есть то самое лишнее, без чего я спокойно могла обойтись. Многие ведь рожают от безделья или потому, что общество навязывает плодиться. Я прожила почти полвека, и ни разу у меня не возникло желания какого-то нянчить или навязывать свою любовь. Это моя философия: женщина рожает ребенка, внушает ему, что он должен любить ее, воспитывает на свой вкус, а потом требует, чтобы он вернул ей ее любовь и потерянные годы. Эгоизм в высшей степени. Видимо, я не такая эгоистка, чтобы растить себе подобных и требовать в старости проценты за любовь.

Иван сидел холодный от бесчувствия Розы. Он ощутил, что все его эмоции и силы натолкнулись на айсберг и разбились об него. Он не верил тому, что слышал, потому что в его извращенном сознании, наполненном бредовыми фантазиями, еще оставалось место хорошему. И этом «хорошим» до сей минуты была Роза с ее добрым сердцем.

Общество, в котором рос Иван, прививало свои незыблемые ценности. И любовь к детям была у него в подкорке. Он еще надеялся, что неправильно истолковал слова Розы. И снова сделал попытку.

– Я никогда тебя не спрашивал, но раз зашел разговор... Во время оральных ласк, скажем так... я заметил у тебя шрам от кесарева. Ты рожала, и ребенок умер? Скажи правду, какой бы тяжелой она ни была. Мне нужно знать.

Роза раздумывала, подбирая слова... Но ответила с той же ровной интонацией:

– Но я же не спрашиваю, почему у тебя шрам на груди в области сердца... Хотя, ладно, я отвечу на твой вопрос. Да, у меня были роды. Родилась девочка. Но моя сумасшедшая мать забрала ребенка, решив, что я не смогу им заниматься. Тогда карьера как раз пошла в гору, меня взяли в театр, я разучивала новые сольные партии, и ребенок действительно был некстати.

– Ты так говоришь о своем ребенке?! Где он сейчас? Где девочка, ты знаешь?

Роза развела руками, как царевна Лебедь:

– Не интересовалась. Знаешь, мне моя мать всю жизнь покалечила, поэтому общаться с ней у меня нет никакого желания.

– Но ребенок-то при чем? – добивался справедливости Иван.

– Ты прав. Ни при чем. Мать решила вырастить девочку сама, даже моего мнения не спрашивала. Сделала как хотела, значит, это уже ее проблемы. Я для себя закрыла эту тему – нет у меня детей. Нет и не было никогда.

Удивительно, но Роза ничуть не выглядела расстроенной. Может, лишь слегка раздраженной. Видимо, ей неприятно было говорить о матери.

Иван чувствовал себя несчастным. Что-то святое было попрано. И навсегда. Оказывается, и ему, бесчувственному чудовищу, могло быть больно.

– А если ты узнаешь, что твоя дочь рядом? Ждет встречи, хочет назвать «мамой» и забыть годы сиротливого одиночества. Что тогда?

Роза прибила комара и щелчком отправила сдыхать.

– Это невозможно. Мне не нужны эти сантименты, сопли, воспоминания, вопросы... Нет во мне материнских инстинктов. Ты мой ребенок, и я забочусь о тебе – мне забот хватает. И если даже предположить такую встречу, я постараюсь, чтобы второй встречи уже не было. Мне ей дать нечего, а тянуть из нее любовь на старости лет... Я адекватный человек. Этой девочке не за что меня любить.

Иван хотел еще что-то сказать, но передумал. Прерывисто вздохнул, встал и пошел прочь.

По спине уходящего человека можно догадаться, уходит он навсегда или еще может оглянуться... Роза смотрела ему вслед и понимала, что этот человек уходит, чтобы не возвращаться.

Спокойным взглядом провожая его отчужденный силуэт, первый раз в жизни она решилась рассказать вслух про свою сокровенную жизнь..

– Уходишь... Даже не захотел меня понять. А должен был, если любишь... Тогда в Питере, во времена моей молодости, я влюбилась в своего сокурсника. Красивый парень он был! Такие моделями работают, их на обложки снимают, а на сцене от них глаз невозможно отвести. Я забеременела, мы поженились. Однажды, когда я была на репетиции, в нашу квартиру приехала моя мать и застала моего мужа в постели с любовником. Сейчас таким поворотом мало кого удивишь, тем более в балетной среде, а в то время для всех это был шок. Я очень любила своего принца Дезире... Конечно, плакала, когда мне мать в деталях рассказала о его кошмарной измене, но в глубине души готова была простить... Ты не представляешь, какая это любовь, когда готова все простить. Но моя мать категорически заявила, что не оставит малыша в семье извращенцев. И спустя три месяца после родов забрала девочку и уехала с моим отцом даже не знаю куда... Я хотела сохранить брак и своего порочного принца, но когда он ушел к любовнику, дала себе слово, что стану знаменитой балериной, докажу всем, что любовь публики важнее любви твоих, порою недостойных, родственников. Нужны ли публике мои добродетели? Едва ли. Им нужен мой гений, мой танец, мой талант. Теперь я народная артистка России, заслуженный авторитетный педагог и знаменитая личность, с которой все считаются. Меня будут помнить и любить поклонники балета. И поверь, им совсем не важно, какие скелеты в моем гардеробе.

Роза Витальевна закончила монолог. Сомкнула губы намертво – будто ничего и не говорила. Высокое и святое она показала на сцене, а низменное и греховное скроет как преступление.

– Иван умчался прочь... Глупый мальчишка. Завтра же прибежит прощения просить. Без меня ему нет жизни. А если не прибежит, что ж, как писал Гоголь: «Я тебя породил, я тебя и убью...» – иронично усмехнулась про себя Роза, сворачивая кусачий плед.

И медленной царской походкой пошла к корпусу.

Иван сел в машину и набрал номер телефона Тузова.

– Вы оказались правы. Роза Витальевна... великая балерина и звезда. Дети ей не нужны. Но это не все, что я хотел сказать. Дайте мне возможность увидеться с Ник... Вероникой и объясниться с ней. Клянусь, если вы мне хоть немного верите, я буду безупречен по отношению к девочке.

Тузов довольно усмехался, пока слушал Ивана, и, добившись признания своей правоты, расслабился:

– А что от меня-то нужно?

– Позвольте встретиться с Вероникой на вашей фирме, в круассанной. К себе домой приглашать ее неприлично, идти к ней в гостиницу неудобно. Да она и не позовет. Остается одно место, где гарантированно с нею ничего не случится.

Тузов крякнул, возмутился:

– Ну еще бы! Если ты хоть пальцем ее коснешься, мои работники мигом прибегут и разделают тебя, как тесто.

– Конечно, я не сомневаюсь, что для Вероники это самое безопасное место, – смягчил запал бывшего начальника Иван.

Уговорить Веронику оказалось несложно. Заветные слова «разговор будет о твоей матери», и девочка тут же побежала к метро, чтоб поскорее узнать свое будущее.

В помещение магазина вели два входа: центральный для посетителей и служебный для персонала. Пекарня имела три зала. Непосредственно окошко выдачи с великолепно освещенным прилавком ассортимента, позади него располагался цех с машинами для изготовления круассанов и небольшая комната для отдыха персонала.