Потом он предложил утром уехать из Шарон-Спрингс, хорошо меня зная и понимая, что мне будет страшно оставаться в городе. В Саратоге мы снимем номер в отеле и через день прибудем в Колонию Роз, как условлено. Увечья объясняются мелким дорожно-транспортным происшествием. Дживс в принципе верил, что со временем тело поправится и больше я не притронусь к спиртному. По этому поводу он высказывался сурово:

– Я действительно в вас вижу, сэр, признаки алкоголика, ярко выраженные в событиях прошлого вечера, поэтому считаю единственным выходом полное воздержание, – хотя раньше смотрел снисходительно на молодого хозяина, поглощавшего виноградные выжимки.

Я покорно смирился с требованием воздержания, только задумался, что еще можно сделать.

– Как считаете, может быть, написать письмо с извинениями женщине и мужчине? Наверняка по номеру телефона можно узнать ее адрес.

– Прекрасное намерение, сэр, только письмо, по-моему, не произведет желаемого впечатления. Любой ваш поступок, скорее всего, еще больше обидит. Боюсь, заинтересованные стороны неправильно истолкуют письмо. Понятно ваше желание загладить обиды, но, я думаю, можно рассматривать ваши раны как некое возмещение. Если угодно, как крест, который вы несете.

– Верно, Дживс, – кивнул я. Заварил кашу, но надо собраться и взять себя в руки.

Уложив немногие вещи, мы выскользнули из «Адлера». Старушка, должно быть, в подвале готовила ванну. Неприятно сбегать не прощаясь, но я заплатил за два дня, поэтому совесть более или менее была спокойна.

Усевшись в «каприс», я включил мотор, бросил сквозь синяки на глазах последний взгляд на высокий покосившийся «Адлер». От утренней травы поднимался туман, фундамент отеля тонул в его клубах, низко стлавшихся над землей, – вид довольно красивый и призрачный, только некогда было любоваться красотами, поэтому я подал машину назад, а затем направился к Саратога-Спрингс и Колонии Роз.

Мы с Дживсом укрываемся в мотеле. Сочувствие преступникам. Я прикладываю к носу лед и читаю Энтони Пауэлла. Черная тоска. Мысли о самоубийстве. Дживс помогает мне прийти в себя

Хотя в Саратоге начинался пик сезона, нам удалось найти номер. Прямо на Бродвее наткнулись на пристанище 1950-х годов, выкрашенное в ярко-синий цвет, с расплывчатой вывеской, с баром в вестибюле, с бассейном в форме человеческой почки и размерами с человеческую почку – короче, на заведение под названием «Мотель Спа-сити», того самого типа, где небезосновательно опасаешься нахватать вшей с одеяла.

– Что это с вами? – спросил администратор за стойкой, маленький, бесформенный человечек.

– Автомобильная авария, – объяснил я сдержанным тоном, который указывал на неуместность дальнейшего обсуждения.

День пронзало сияние июльского солнца, но, поднявшись в номер на втором этаже, я закрыл шторы. Понимаете, мы отчасти чувствовали себя преступниками, до сих пор ожидая, что длинная рука закона из Шарон-Спрингс схватит меня за плечо, арестует за выбитое мужское колено и злонамеренный оскорбительный телефонный звонок невинной женщине.

Потом я выглянул в щель между шторами, бросил взгляд на стоянку внизу в приливе сочувствия американским преступникам, многие из которых обязательно в данный момент нервно выглядывают в щель между шторами в ожидании прикосновения другой длинной руки закона, на что все эти длинные руки вполне способны, хотя я всей душою стою за арест этих самых преступников. Понимаете, вовсе не одобряю преступников, просто подчеркиваю, как нервно себя чувствуешь, совершив преступление.

– Ох, Дживс, – сказал я, задергивая шторы, – жизнь очень тяжела.

– Да, сэр.

На стоянке внизу белка прыгнула с мусорного бака на дерево, проворно, ловко на него взобралась. Атлетически сложенное, замечательное маленькое животное, заключил я. Вообразил, как белка бежит у меня по ноге, подумав, что между белкой и крысой нет большой разницы, кроме пушистого хвоста. Потом белка царственно прыгнула с ветки дерева на телефонные провода. Я пришел в полный восторг. Она в любой момент точно знает, что надо делать. Вряд ли выпила б лишнего в «Курином насесте».

– Животные не попадают в тяжелые ситуации, – сообщил я Дживсу. – Они гораздо разумней, чем люди.

– Может быть, ляжете, сэр? – сказал он, явно не желая обсуждать человеческую ущербность и идеальность животных. – Я приготовлю пакет со льдом для вашего носа.

Предложение показалось очень хорошим, поэтому я отошел от окна, лег на ближнюю из двух кроватей. Дживс вышел из номера, быстро воспользовался мотельным морозильником и вскоре вернулся с необходимыми ингредиентами для ледяного компресса.

В итоге я лежал, приложив к носу лед, одновременно утешая похмелье и страстно желая заснуть, что было невозможно, держа пакет со льдом у носа, поэтому свободной рукой открыл роман Энтони Пауэлла, позабыв Хэммета, считая, что Пауэлл лучше сочетается с ледяной примочкой, поскольку от его прозы примечательно веет холодом, но через несколько минут бросил читать, погружаясь в черную депрессию и подводя итог своей жизни.

Я алкоголик, вдребезги разбитый.

Жить негде – дома нет.

Растерял за последние годы почти всех друзей и знакомых.

Родители умерли десять с лишним лет назад, из всей родни лишь тетка и дядя, которые меня приютили.

Самой близкой стала приснившаяся блондинка, которая буквально сказала: «Я люблю тебя, Блэр».

Опубликовал один роман – семь лет назад.

В тридцать лет – законченный неудачник с деньгами, полученными лишь по судебному иску.

Есть ли вообще во мне хоть что-нибудь хорошее? Пришло в голову только одно: меня приняли в престижную художественную колонию, но как завтра там появиться с расквашенной физиономией?

Я чувствовал себя ужасно, хуже некуда. В похмелье, со сломанным носом, тайком поглядывал на пластиковый пакет с мусором, стоявший возле тумбочки у кровати.

Обожаемый мною писатель Ежи Косинский покончил с собой с помощью пластикового пакета, и с тех пор, как он совершил это ошеломляющее деяние, повергшее меня в безутешное горе, я подумывал сунуть в мешок голову, что символизировало нижний круг депрессии и жалости к себе по сравнению с простой мыслью о том, что меня пристрелят.

Я погрузился в фантазии, представив свою голову в пластиковом пакете, последующий незнакомый сон, после чего уже не придется иметь с собой дело. Но также, думал я, больше не придется пребывать в подвешенном состоянии, постоянно гадая, придет ли счастливый конец или хотя бы приемлемо средний. Кроме того, пришла на ум и ужасная мысль о той боли, которую я причиню нескольким людям – возможно, тете Флоренс, которая меня любит.

И Дживсу. Не хочется предполагать, будто Дживс меня любит, но, если я покончу с собой, он наверняка существенно огорчится. Если пойти путем Косинского, это наверняка дурно скажется на его послужном списке. По-моему, самоубийство хозяина ложится несмываемым пятном на слугу, чего я никак не желал Дживсу. Поэтому вместо того, чтобы чернить его репутацию самоубийством, я обратился к нему за советом.