– Уже начали появляться.

– Кто же?

– Да вот хоть бы первый, в Брейдаблике, как его называют, Бреде из Брейдаблика.

– Ах этот! – презрительно фыркнул Гейслер.

– Он самый, а уж после него купили участки еще несколько человек.

– Были бы толковые люди! – сказал Гейслер. И, увидев в комнате двух ребятишек, притянул к себе маленького Сиверта, дав и ему монетку. Удивительный человек этот Гейслер! Только вот глаза у него, видно, стали побаливать, края век словно красным инеем подернуты. Так бывает от бессонных ночей, а еще и от крепких напитков. Но не похоже, чтоб он был чем-то удручен; болтая о том о сем, он, вероятно, все время думал о лежавшем перед ним документе, потому что вдруг схватил перо и приписал несколько строчек.

Но вот он как будто бы кончил. И обернулся к Исааку:

– Как я уже сказал, богачом ты от этой сделки не станешь. Но со временем, может, получишь и побольше. Мы так и запишем, что со временем ты получишь еще кое-что. А две сотни твои уже сейчас.

Исаак не особенно ясно понимал, что да как, но двести далеров – это, что ни говори, опять-таки чудо и огромная сумма. Он собирался получить ее только на бумаге, а вовсе не наличными, но пусть уж будет так; у Исаака было совсем другое на уме, и он спросил:

– Значит, вы думаете, ее помилуют?

– Твою жену? Будь в здешнем селе телеграф, – ответил Гейслер, – я запросил бы Тронхейм, может, ее уже и выпустили.

Исаак слышал кое-что о телеграфе – этакая чудная штука, проволока, протянутая на высоких столбах, что-то такое совсем потустороннее, – у него шевельнулось недоверие к словам Гейслера, и он возразил:

– А вдруг король откажет?

Тогда Гейслер ответил:

– В таком случае я пошлю дополнительное заявление, в котором будет сказано все. И тогда уж твою жену непременно освободят. Можешь не сомневаться.

Затем он прочитал написанное соглашение на продажу участка: двести далеров немедленно и в дальнейшем порядочный процент при разработке или возможном сбыте медной руды.

– Подпиши вот здесь! – сказал Гейслер.

Исаак охотно подписал бы бумагу, но писака он был плохой, всю свою жизнь резал буквы только на дереве. А тут еще рядом стояла эта противная Олина, глядя на него во все глаза; он взял перо – чертовски легонькая штучка, – повернул как надо и подписал – подписал свое имя. Затем Гейслер приписал еще что-то, должно быть, разъяснение к его подписи, а провожатый Гейслера расписался в качестве свидетеля.

Готово.

Но Олина по-прежнему недвижно стояла позади, собственно, она точно окаменела на месте. Что такое происходит?

– Подавай на стол, Олина! – сказал Исаак, пожалуй, немного громче обычного, оттого что писал на бумаге. – Уж чем богаты, тем и рады, – сказал он Гейслеру.

– Очень вкусно пахнет мясом и похлебкой, – сказал Гейслер. – Ну, смотри, Исаак, вот деньги! – Гейслер достал бумажник, большой и толстый, вынул из него две пачки кредиток, пересчитал и положил на стол. – Пересчитай сам!

Молчание. Тишина.

– Исаак! – окликнул Гейслер.

– А-а. Ну да, ну да, – ответил Исаак и пробормотал в крайнем смущении: – У меня и в расчете такого не было после всего, что вы для нас сделали…

– Здесь должно быть десять десяток, а здесь двадцать пятерок, – отрезал Гейслер. – Надеюсь, со временем тебе доведется получить больше.

Наконец Олина пришла в себя. Чудо совершилось. Она подала на стол.

На следующее утро Гейслер сходил на реку и осмотрел мельницу. Все тут было маленькое и сделано очень грубо, словно мельница предназначалась для гномов, но крепкое и пригодное для людей. Исаак провел своего гостя немного дальше, вверх по реке, и показал еще один порог, на котором он уже немножко поработал, здесь он собирался устроить маленькую лесопилку – если Господь даст здоровья.

– Только ведь очень уж далеко отсюда до школы, – сказал он, – придется устроить ребятишек в селе.

Беспечный Гейслер не усмотрел в этом особого неудобства:

– Как раз сейчас тут появятся все больше и больше новоселов, так что, наверно, со временем будет образован школьный округ.

– Ну, это-то уж произойдет, когда мои ребята вырастут.

– А если даже и устроить их у кого-нибудь в селе? Свезешь туда мальчуганов и провизии и будешь брать их домой через три, через шесть недель, разве это тебе трудно?

– Нет, – ответил Исаак.

Ну да, ничего ему не трудно, если вернется Ингер. Дом и земля, еда и всякая красота – все у него есть, и большие деньги есть, и железное мужицкое здоровье.

После отъезда Гейслера Исаак начал обдумывать разные далеко идущие планы. Потому что этот Гейслер – дай ему Господь здоровья! – на прощанье сказал такие обнадеживающие слова, он, мол, пришлет Исааку весточку с первой же оказией – как только доберется до телеграфа.

– Недельки через две справься в почтовой конторе, – сказал он.

Уже одно это было просто замечательно, и Исаак перво-наперво стал мастерить сиденье для телеги. Правда-правда, такое сиденье, которое можно будет снимать, когда придет время возить удобрения, и снова устанавливать для поездок. Готовое сиденье оказалось таким уж белым и новеньким, что придется покрасить его в более темный цвет. А впрочем, сколько у него еще всяких других дел! Покраска всех построек на усадьбе. И разве он не думал годами о большом сарае с помостом для сена? И разве не мечтал поскорее закончить лесопилку, обнести оградой весь участок, построить на озере лодку? О чем только он не думал! Но сколько бы он ни трудился, все равно не хватало времени. Не успеешь оглянуться, пришло воскресенье, а чуть погодя, глядишь, – снова воскресенье.

Но усадьбу он покрасит непременно – строения стояли такие серые и голые, словно раздетые. Время было. Полевые работы еще не начались, весна не установилась, мелкий скот гулял на воле, но мерзлота покуда не оттаяла.

Он берет с собой несколько дюжин яиц на продажу, отправляется в село и возвращается с краской. Ее хватило на одну постройку, на овин, он вышел красный. Он приносит еще краски – желтой охры для избы.

– Видать, так и есть, как я говорила, страсть как важно здесь будет! – что ни день бормочет Олина. Да, Олина отлично понимает, что ее житью в Селланро скоро придет конец, в ней достаточно упрямства и стойкости, чтоб перенести это, но горечи это не отбавляло. Что до Исаака, то он вовсе перестал обращать на нее внимание, хотя напоследок она крала что ни попадя. Исаак даже подарил ей годовалого барана, ведь, в сущности, она довольно долго прожила у него, получая совсем небольшую плату. Впрочем, Олина и к детям относилась неплохо, не то что она была строга и справедлива, но зато умела ладить с ними, выслушивала их, когда они к ней обращались, почти ни в чем им не перечила. Если они приходили к ней, когда она варила сыр, она давала им попробовать, если в воскресенье приставали, чтоб не умываться, она позволяла.