И тут Федул видит ведро и тряпку. Видно, шнырь убирался и оставил свои причиндалы, отлучился куда-то.

– Уборщик я, гражданин начальник, – и хватает швабру.

– А чего прячешься, если уборщик? – удивляется старлей.

– Так у меня рефлекс безусловный, гражданин начальник, как увижу мусоров – сразу прячусь, – и давай со шваброй на выход юзом… Пролезло.

Перед тем, как отряду отправиться в столовую, туда идут заготовщики. Не педерасты, конечно, но тоже публика малопочтенная. Как правило – зачуханные черти. Расставляют шлемки, бачки таскают… И вот такая сцена: Федул с двумя блатными пытается прорваться с локалки в другой отряд. Козел из будки орет: «Кто такие? Куда?»

Федул ему: «Открывай! На заготовку!» Блатные как шарахнулись от него. Потом говорят ему: «Федул, ты, в натуре, черт. Мы с тобой никуда ходить не будем…»

Федул назидательно поднимает указательный палец: «Не черт, а чертоват…»

С ним всегда можно было поржать. В камере незаменимый человек. Как-то варили чифир и казашёнка Муху ударило током. У этого Мухи наколка гладиатора на плече с мечом и в доспехах. Он ругается: «Что за плитка, блин!!! Никого не бьет, как я подхожу – меня бьет». Федул успокаивает Муху: «Это потому что у тебя шлем алюминиевый на плече наколот».

В 1991 году он приехал ко мне в Москву. Пытался работать по квартирной тяге. Жил у Бубля на хате. Что-то не заладилось, и Федул вернулся на Урал. Позже пришло известие, что он насмерть разбился на трассе Орск – Оренбург. Я с ним даже не простился.

Самые тревожные и запутанные для меня события произошли летом 1990 года, незадолго до моего освобождения. Из карантинного барака в зону поднялся приблатненный москвич Зима. Естественно, его сразу направили к нам. Я же смотрел за московскими этапами, чтобы подтягивать нормальных пацанов в движение, найти умельцев, определить в «хлебные» места (сувенирку, художку, переплет книг, резьба по дереву) – чтобы приносили пользу общему. Москвичам, хоть что-то из себя представлявшим, никак было не обойти наш проходняк.

Познакомились, потрещали, Зима говорит: «В карантине находится Коля Барс, должна придти малява, что он Вор».

Вскоре малява пришла и Барс объявился Вором. Шпана задумалась. Валера Крытник засомневался: «Не верю я этому Барсу. Что за погоняло такое – «Барс»? У воров какие погоняла – Кукла, Жид, Пигалица, Хозяйка, Цирюль, даже Говно был, а тут, что ты? – Барс! Как приезжают Графы, Орлы, Гусары – жди подставы».

Барс оказался физически мощным мужчиной лет тридцати пяти, невысоким, но буквально квадратным. Его волевое лицо украшали бакенбарды до середины щек. И если шпану интересовал его арестантский путь, то меня смутили набитые костяшки. Мы провели пару тренировок и у меня сразу же возник вопрос: как он, будучи Вором, умудрился поддерживать такую спортивную форму? Судя по физическому состоянию, он из спортзалов не вылезал.

Плюса уже вывезли на особый режим, Саша Иконник освободился. Бибулю и Валеру Шнайдера осудили в крытую. Много отрицаловки сидело в изоляторе и БУРе. У оставшейся шпаны были большие сомнения в статусе Барса, но сказать ему: «Ты не Вор», – могли только сами Воры. Тем временем Барс подтягивал к себе стремящуюся молодежь. Не обошла участь сия и нас с Бублем.

Вслед за Барсом из карантина пошли слухи о каком-то злостном козле-казахе. Установил в бараке всеобщее дежурство, несогласных отправлял в изолятор. Нам передали его самонадеянные реплики: «Это третья зона, которую я сломаю». Рассекал козлина по лагерю, за ним менты гуськом. Он движение наводит, командует: «Здесь надо поставить ворота, напротив нарастить решетку, а вот там пост организуем. Я подберу надежных активистов».

Барс предложил его поломать. Мы с Бублем: «Всегда готовы!» Но как пробраться к отдельно стоящему карантинному бараку? Он отделен от зоны локалками и колючей проволокой. Барс говорит: «Я добазарюсь. Есть своя смена мусоров. Пройдем по запретке». Собирается зондеркоманда. Бубль, я, мотыльной[32] парнишка-москвич по кличке Паганель и сам Барс. В одну июльскую ночь нас выпускают на запретку и мы по всему периметру (а это весьма приличная дистанция) крадемся к заветной цели.

Добрались, а он заперт изнутри! На двери – кормушка, ее на наш требовательный стук открывает шнырь-дагестанец. Мог бы просто не отпереть нам дверь. Но авторитет у нас был такой, что для здоровья полезнее было открыть…

– Тихо! Где твой начальник?

– В кабинете отрядника на третьем этаже…

– Пойдешь с нами – покажешь. И ты никого не видел!

Паганель остался у двери на атасе, а мы, замотав лица шарфами, рванули на третий этаж. На нас с изумлением и тревогой смотрели этапники. Шнырь молча указал на дверь с табличкой «начальник отряда капитан Протасов». Бубль осторожно подергал ручку. Заперто.

– На счет три – майя гири – скомандовал Барс. И мы втроем со всей дури заряжаем в дверь ногами!! Дверь с треском распахивается. Залетаем внутрь, а там такая картина – гитара, бутылка водки, на сковородке жарится картошка с мясом. И сидят два козла, наша цель – казах и заведующий столовой Макар орсовский. Вечер романса у них.

Макар в ужасе орет: «Я все понял! Меня здесь не было!» У него даже мысли не возникло заступиться за собутыльника. Ну что взять с козла?

Казах попытался достать из ящика стола нож, но не успел. Мы выдернули его из-за стола и швырнули на пол. Отметелили, как собаку. Гитару об его голову сломали, сковородку тоже. До кучи в кабинете случайно, нанося удары активисту, разбили цветную мозаику, которой неведомый мне капитан Протасов любовно украсил свой кабинет. Поломали очередного несостоявшегося красного властителя зоны будь здоров! Больше этого казаха не видели и не слышали. Даже не знаю, куда он делся.

На следующий день в изолятор закрыли одного Барса. А нас с Бублем и Паганелем не тронули. Оставили, как «рекламных агентов» подвига самозванца. Ведь кто-то должен был подробно живописать его подвиги. Позднее в журнале «Огонек» я прочитал статью «Исповедь стукача», где подобный Барсу агент раскрывал тайные нюансы оперативной работы. Менты могут для поднятия авторитета отдать своему сексоту на съедение какого-нибудь козла. Стукачу из «Огонька» позволили на проверке зарядить в рыло одному из ментов. После чего он, с репутацией отчаянного бродяги, принялся исполнять мусорские задания и оставался вне подозрений братвы. В частности, подлец живописал на страницах популярного тогда журнала, как «по заказу оперчасти ошпарил кипятком Павла Силаева, стремящегося к воровской жизни». Прикол заключался в том, что Паша Силаев совсем небольшого росточка молодой пацан, недавно поднялся в наш лагерь, и лицо его хранило страшный ожог. Так что в случае с казахом-активистом не было ничего экстраординарного, пожертвовали пешкой-казахом, чтобы провести в ферзи Барса.

Судьба Паши Силаева оказалась трагична. Хороший парень и правильный арестант, он совершенно терял рассудок под влиянием алкоголя. Даже просил мужиков, чтобы его связывали, если он начинает барогозить. Маз его связал один раз, но, в принципе, кому это надо? Не дитя малое, в самом деле! В августе 1990 года поддал Пашка в последний раз и разбушлатился. Докопался с грязными словами до мужичка-крытника. Тот, не долго думая, засадил ему заточку в печень. Донесли бедолагу до санчасти, там он и умер. (Это было четвертое при мне убийство на «восьмерке».) Крытнику дали четыре месяца БУРа. Даже дела возбуждать не стали. Подъезжали с воли Пашкины товарищи, Кот пояснил им, что спросу с мужика быть не может – Паша сам виноват. Такая вот бессмысленная смерть хорошего, в общем-то, парняги.