Второй этаж галереи Маратье с картиной К.-Х.Русселя в глубине (Частная коллекция).

Мало кто знает об этом забавном эпизоде. Я видел экспертов, оценивающих подписи с помощью лупы, но полотна Русселя, подписанные Маратье, никогда не вызывали сомнений. Некоторые из них даже находятся в национальных музеях.

Как-то раз я с удивлением узнал, что Маратье был в Propagandestaffel, но не для того, чтобы повидать меня. Едва я успел удивиться этому, как Жорж уже открывал дверь моего бюро. Явно взволнованный, он сказал мне, что место директора Театра Елисейских Полей свободно и он хочет его занять. Жорж всегда мечтал быть директором театра и говорил, что когда-нибудь настанет благоприятный момент. Он уже встретился в нашем учреждении с лейтенантом Франком, моим коллегой, который отвечал за театральную жизнь Парижа. Немецкие власти реквизировали Театр Елисейских Полей, поэтому все зависело от Франка. Маратье решил, что достаточно лишь постучать в нужную дверь. Однако, будучи существом агрессивным, закомплексованным, полным противоречий, Франк резко ответил: «Нет!»

Я объяснил Маратье, что до войны Франк был человеком неприметным, без размаха, страдал от комплекса неполноценности. Этим объяснялась его грубость — сестра жестокости. Ограниченный нацист, он считал себя, в силу своего невежества, всемогущим повелителем парижских театров.

Маратье должен был сначала прийти ко мне. Но что сделано, то сделано. Теперь надо было запастись терпением.

Я подождал несколько дней, не больше недели, перед тем как взяться за Франка. Не в его бюро — там он чувствовал себя на вершине власти и был слишком самоуверен. Я обратился к нему в столовой, за обедом. Как бы между прочим я спросил, чем ему не нравятся торговцы картинами. Франк не был идиотом и тотчас понял, куда я клоню.

— Тем, что они занимаются живописью, а не театром! — ответил он сухо.

Я попытался ему объяснить, что живопись и театр имеют много общего и пустился в рассуждения, порой сам не слишком хорошо понимая, что говорю.

Кальвадос помогал. Франк слушал меня, расслабляясь все больше и больше. Наша беседа затянулась до конца обеда.

Поскольку надо было вернуться к работе, я спросил, что ему дало то, что он сказал Маратье «нет». Он размышлял несколько секунд, перед тем как ответить в своем обычном стиле: «Да ничего, просто вы мне осточертели...»

— Скажите ему «да», — нажимал я, — и я не буду вам больше надоедать!

— Я вас очень люблю, Ланге, — ответил он мне, улыбаясь, — но вы невыносимы с вашими французами! Ладно, идите, согласен. Ваше здоровье, тем не менее!

Мы опорожнили стаканы залпом, что явно означало: наш договор был скреплен печатью.

Я пошел с этой доброй вестью на Вандомскую площадь. Маратье не хотел мне верить. Он был без ума от радости!

Речь, которой я так хорошо заморочил Франка, была не просто сотрясением воздуха; даже наиболее туманная ее часть содержала истину — в том, что касалось Театра Елисейских Полей, по крайней мере. Просто потому, что это святилище комедии и музыки было возведено, украшено, вскормлено чередой великих художников, начиная с архитекторов Августа и Клода Перре[78], работавших по проекту Генри Ван де Вельде[79].

Они сделали фасад очень скромным, но увенчали его блестящей фреской Антуана Бурделя, изображающей Аполлона и муз. Три зала были украшены работами великих художников: там были фрески Бурделя и картины Вюйара, потолок расписывал Морис Дени, а над занавесом потрудился К.-К. Руссель. Наделенный превосходной акустикой, большой зал был, конечно, полностью отдан музыке и танцу. «Русские балеты» Сергея Дягилева, Павлова[80], Шаляпин, Тосканини[81] навсегда остались в истории театра.

Маратье пришел в переломный момент. Он тщательно подготовил церемонию открытия. Премьера была намечена на 1 апреля 1943 года. Речь идет об исторической пьесе «Оставшийся в живых» Жан-Франсуа Ноёля, сюжет которой связан с жизнью Шарля Темерера, герцога Бургонского. Я помню тот день, как будто он был вчера. Постановка была доверена Раймону Руло[82], главные мужские роли исполняли он сам и великолепный Серж Реджиани[83], главные женские роли — Мишель Альфа и Сюзанна Флон[84]. Это был триумф! Жорж Маратье хорошо делал все, за что бы ни брался. Надо признать, что парижские театры процветали во время Оккупации: полные залы, великие актеры, прекрасные произведения.

«Аустерлиц» — это слово звучало странно для человека, выросшего в Германии. Час славы для Франции, поражение Австрии, оккупация Вены наполеоновскими войсками... Но в 1942 году оккупирован был Париж, а я, офицер немецкой армии, одетый в гражданское, садился на вокзале Аустерлиц в поезд, который должен был увезти меня на юг, в свободную зону. В то время мы ожесточенно работали над большой выставкой Арно Брекера. В 1927 году он жил и работал в Париже, где на его творчество оказали большое влияние скульптуры Аристида Майоля. Узнав об этом, я решил поехать к Майолю, чтобы попросить у него его работы для вернисажа.