с кровати, отчего девчушка чуть не чебурахнулась на пол, подошел к секретеру, открыл его и отыскал среди десятка пакетиков, лежащих отдельно от остального разнообразного хлама, тот, на котором красовалась надпись: «Михаил, охр. Белозерова». — Человека. Сильного, смелого, жадного до жизни.

— С чего бы? — насторожилась Мара. — А?

— Хочу, — я уселся рядом с ней, — ты мне добра сделала немало, долг платежом красен.

— Небось он тебе мешает, вот ты меня и подряжаешь его сгубить. — Губы девчушки растянулись в недоброй улыбке. — Верно?

— И да и нет. Мешает, есть такое. Но поверь, его и без тебя на тот свет отправить не сильно сложно. Он столько всего наворотил за последнее время, что диву даться можно. Расскажи, например, я его хозяину о том, что он с младшей дочкой учудил, так этому дятлу на белый свет смотреть останется хрен да маленько. Просто жалко такого красавца впустую гробить, лучше уж ты его прибери. Жил он без толку, пусть хоть помрет со смыслом. На, держи.

— Эва как. — Мара поправила ободок на волосах. — Слушай, так может, мы его жизнь лучше Пухее отдадим? Тебе, помню, ее помощь была нужна. Я себе отщипну маленько, а остальное старшей Лихоманке отдадим.

— Не, уже не надо, — мотнул головой я. — Там я своими силами управился. Точнее, мне ворожеи подсобили.

— Ворожеи? — некрасиво скривила рот девчушка. — Ты с отродьем берегинь связался? Зря! Ой, зря!

— Неожиданно, — удивился я. — А за что ты их так не любишь? Если не секрет?

— То дела прошлые, тебе про них знать ни к чему, — насупилась Мара. — Только так скажу: не люблю, когда волчара матерый на себя овечью шкуру напяливает и в ней разгуливает.

— Это ты про ворожей или про берегинь?

— И про тех, и про других. Вот наша с тобой хозяйка, Морана — она всегда была такой, какая и сейчас есть. Да, грозная. Да, не сильно жаловала и людей, и свою родню, если что не по ней — жди беды. Да, поступала только так, как ей самой хотелось. Но того не скрывала. Никогда. Ни от кого. А эти… Вроде как добренькие, о каждой птахе да зайчике заботятся, если где на полянке дух переведут, так та потом свет их хранит, хворых лечит. Вот только с чего тогда помет их тех девок, что к ним в гости заглянули на свою голову, четырежды в год губит?

— А поподробнее? — заинтересовался я. — И сразу: «помет» — это ворожеи?

— Они и есть, — кивнула Мара. — Стервы эти четыре раза в год, на Просинец, в Жаворонки, на Духов день да в Радогощь дарят своей покровительнице чистую девичью душу, чтобы у той сил прибавилось и она могла дальше заботиться об этом мире. Причем девка та должна не их племени быть, а чужачкой. Странницей, что на ночлег попросилась, или гостьей, доброй волей пришедшей в дом.

Так. Просинец — это у нас середина зимы, праздник огня, после него морозы слабнут, Жаворонки — март, с него природа просыпалась, Духов день — это вот прямо сегодня, праздник крепнущего лета, он же старт Русальной недели, а Радогощь приходит осенью. В этот день провожают лето и начинают ждать зиму. В принципе все логично.

Эх, Полина, Полина, как же ты не ко времени туда поехала-то. Хотя… Вот тут и поверишь в судьбу, что каждому из нас написана. Не просто так, выходит, мы в автобусе оказались друг рядом с другом.

— Вот и получается, что одной рукой они добро творят, а другой губят все, до чего дотягиваются, — зло добавила Мара. — Не люблю таких. И тебе советую, Александр, держись от них подальше. Не доведет тебя до добра дружба с ними. Нет, не доведет.

— Странно, — потер лоб я. — С чего тогда Морана хотела, чтобы я их предложение принял?

— Какое предложение?

— Да ворожеи хотели, чтобы я в Нави деревце на холме полил водой из Смородины и слова заветные сказал. Я отказался было, но потом Морана сказала, что зря. Мол, не дури и соглашайся.

— Да? — Мара тоже озадачилась. — Ну, их корысть понятна, они из своей прародительницы хотят силу тянуть. Ожить та не оживет, но искра Рода, что в ней дремлет даже после смерти, проснется. Если с умом подойти, то много с того пользы заполучить можно. Есть такие обряды, слышала я о них.

— Не исключено, что твоя госпожа тем же самым собирается заняться, — предположил я. — Тем более что ей куда ближе до могилы берегини, чем этим теткам. Она у нее вон — прямо за речкой.

— Не нашего это ума дело, — решительно заявила Мара. — Делай так, как хозяйка сказала, да и все. Она тебе зла не желает, уж поверь.

— Верю-верю. — Я помахал перед ее носом пакетиком с волосом. — Так что, берешь мой подарок?

— Беру, — протянула руку Мара. — Говори нужные слова.

— Дарю тебе жизнь и смерть этого человека, — выполнил я ее просьбу. — Он твой.

— Принимаю дар, — маленькая ручка цапнула пакетик, — и благодарю за него.

Вот и все, Михаил. Прощай. Зря ты полез туда, куда не следовало.

— Две небольшие просьбы, — добавил я. — Если ты не против.

— Так и знала! — хихикнула девчушка. — Ладно, говори.

— Первое — прямо сейчас за ним не ходи, хорошо? Знаю, что ночь коротка, но все же погоди маленько.

— Хорошо, — кивнула Мара. — Что еще?

— В том же доме девка живет молодая. — Я встал, взял со стола телефон, нашел в нем ролик, присланный Александром, в нем отыскал место, где лицо Марины Белозеровой было отчетливо видно, и показал его своей гостье. — Вот эта. Пугани ее как следует, хорошо? Ну, как ты умеешь, только не так, чтобы она потом умом повредилась. Мало того, что эта девка убогая, так она себя еще и дурман-травой накачивает, чем дальше, тем больше. Хочу, чтобы перестала. Значит, надо ее так укоротить, чтобы она на всю жизнь запомнила, раз по-другому за ум браться не хочет.

— Ладно, пособлю, — согласилась девчушка. — Это несложно.

— И еще, — я наклонился к ней и ткнул пальцем в пакетик, — в твоей полной власти только он, более никто. И в дом тот после больше не ходи. Договор?

— Договор, — крутанула спиннер Мара. — Ты ко мне по чести, и я с тобой так же.

— Ну и ладушки, — я снова улегся на кровать, — был рад повидаться. Если что, если понадоблюсь — заходи в гости. Всегда рад.

— Нужна буду — позовешь, — спрыгнула на пол девчушка. — И — благодарствую за подарок. Не забуду.

Маленькие ножки снова протопали по полу, уходя в коридор, туда, где висело зеркало, и через несколько секунд в доме снова установилась тишина.

Жалко