На прощание он получил от Арно де Мулена самый строгий наказ беречь его друзей и обещал, что в случае чего снимет шкуру с почтенного Мустафы, если тот свою клятву прямо‑таки сдувать пыль с дорогих пассажиров хоть в чем‑то нарушит.

— Может, у меня и нет достаточно денег, — проговорил он на прощание, — но друзей по всему свету столько, что с их помощью можно найти и покарать любого человека, обидевшего рыцаря Мальтийского ордена. Как и близких ему людей.

Соня расцеловалась с рыцарем и его оруженосцем, не в силах сдержать слез. Как жаль, что приходилось расставаться с такими достойными людьми, каковых не так уж много осталось на земле.

— Я напишу вам, — говорила Соня.

Расчувствовавшийся командор кивал и в который раз напоминал:

— Пишите в Таррагону, письмо мне доставят.

Со сколькими людьми на своем нелегком пути княжне Астаховой пришлось встретиться, чтобы тут же расстаться. Стоит ли таких жертв ее план облагодетельствовать свой род? Ведь потихоньку утекают месяцы и годы ее собственной жизни, которую не вернуть и не изменить. Прав Арно де Мулен: если так и дальше пойдет, после Сони попросту не останется этих самых потомков, ради которых она сейчас пересекает Средиземное море.

Но прочь глупые и трусливые мысли! Ее ведет за руку само Провидение, иначе не продвигалась бы она неуклонно, пусть и медленнее, чем хотелось бы, к своей высокой цели.

Соня с Жаном Шастейлем прохаживалась по верхней палубе, поглядывая на ловких матросов, которые время от времени по команде капитана обезьянами взмывали на ванты.

А потом ей показалось скучным изо дня в день ходить, гулять по верхней палубе и смотреть в бескрайнюю синь моря, на которой в эти дни ничего интересного не происходило. Она попросила у капитана «Джангара» разрешения опуститься на нижнюю палубу и посмотреть, как рабы гребут на новых, облегченных, веслах.

Не то чтобы ее так уж интересовало то, как понурые, одетые в убогое тряпье, изможденные мужчины монотонно взмахивали веслами. Казалось, сам воздух здесь был тяжелым и спертым. Это на палубе‑то! Но это ее действие подходило для смены обстановки, ибо на верхней палубе она, кажется, изучила уже каждую дощечку — да что там, каждую трещинку — в обшивке корабля.

Рабы, которые сидели на веслах, были столь же разноликими, как и команда корабля. Соня обратила внимание на то, что негр‑матрос с плетью в руке иной раз подменял надсмотрщика‑турка и сам прохаживался между рядами гребцов. Среди них, как ни странно, не было ни одного чернокожего. Иными словами, несмотря на оттенки кожи, все гребцы были для негра‑матроса белыми.

Негр покрикивал на них с особым удовольствием, кое‑кому доставалось и плети. Видно, таким образом это дитя Африки утоляло свою ненависть к белой расе вообще.

Он, должно быть, хороший моряк, решила Соня, в противном случае не чувствовал бы себя так вольготно на этом судне, полном рабов.

Княжна охотнее представила бы его прикованным, как и другие гребцы, ножными кандалами к специальным кольцам у своих рабочих мест.

Накануне Соня, спускаясь по лестнице, нечаянно наступила на подол собственного платья, едва не оторвав юбку. Так что она усадила Мари за шитье, а сама, переодевшись в другой наряд, вновь отправилась с Жаном гулять.

Обычно на нижнюю палубу сопровождал их один из матросов, которого капитан Мустафа придавал для сопровождения своим гостям.

Но случилось так, что матрос этот понадобился помощнику капитана как раз в тот момент, когда Соня с Жаном во второй раз спустились на палубу. Пообещав сию минуту вернуться, матрос исчез, а пассажиры за—смотрелись на ритмичные движения гребцов. Соня подошла поближе, коря себя за бессердечие: почему ее так тянет смотреть на работу этих обездоленных людей? — как вдруг услышала отчаянный шепот:

— Соня, Сонюшка, это я!

Соня потерла пальцами виски, подозревая, что стала жертвой слуховой галлюцинации. Господи, не могло же ей показаться, что ее зовут из прошлого. Не такого и далекого, но явно невозвратимого.

Она даже не сразу обернулась, надеясь, что таки ослышалась. Нельзя же и в самом деле представить себе, будто граф Леонид Разумовский, бывший ее жених, может сидеть на веслах прикованным к скамье! Граф и раб — разве это возможное сочетание?

И Соня стала мысленно уговаривать себя, что голос она услышала потому, что еще не вполне оправилась от рассказа ее приятеля Жана Шастейля. Бедняжка, он едва не остался в рабстве навечно.

— Соня, это я, Леонид!

Оказалось, ни от чего в этой жизни нельзя зарекаться. Наверное, от неожиданности она застыла на месте и представляла собой слишком странное зрелище, потому что Леонид тут же заторопился:

— Иди! Не стой здесь, а то заметят, но умоляю, придумай что‑нибудь, спаси меня!

Она тут же спохватилась, развернулась и быстро пошла наверх, не взглянув на удивленного Жана. Он, опомнившись, впрочем, тут же догнал ее и поинтересовался:

— Софи, с тобой что‑то случилось? У тебя закружилась голова?

— Пойдем куда‑нибудь подальше от чужих глаз, нам нужно поговорить.

И, поддерживаемая рукой товарища, устремилась на верх—нюю палубу, словно старалась сбежать от кошмара, в который попытался ввергнуть ее такой знакомый голос.

Устроились они на краю решетчатой ростры, на которой стояла спасательная шлюпка, наполненная кусками парусины и канатами. Они заметили недовольный взгляд боцмана — видно, это была его святая святых, но, убедившись в своем исключительном праве не обращать внимания на такие мелочи, Соня с Жаном начали разговор.

— Здесь, на судне, мой… соотечественник, — споткнувшись о слово, которое она присвоила бывшему жениху, заговорила Софья.

— Он матрос? — понимающе кивнул Шастейль.

— Он раб.

Некоторое время он молчал, покачивая головой в такт своим мыслям, а потом радостно оживился:

— Мне все ясно, ты хочешь его освободить.

Какой он все‑таки наивный. Будто Соне нужно изобразить всего лишь па в веселом танце, а не продумать план, благодаря которому Разумовского можно было бы спасти из рабства…

Всего год с небольшим назад — понятно, почему она все время к этому моменту возвращается! — Соня первым делом бы запаниковала. И решила, что сделать ничего не возможно. Но не то чтобы просто опустила руки, а стала бы метаться без толку, как заполошная курица, выдумывая один проект бестолковее другого.

Теперь домашняя пугливая Соня исчезла навсегда.

Два месяца прожила княжна Астахова с товарищами в доме Арно де Мулена. И все два месяца ушли на то же: постепенное превращение Софьи в другого человека.

В то время как Мари помогала на кухне Жюстену, а Жан с одобрения старого рыцаря занялся лечением жителей поселка, Соня оставалась наедине со старым рыцарем. И ни разу общение с ним не показалось княжне скучным или обременительным.