— Исчезни, — шепнула Ольга, отдав Серёге пакет и надев очки, — меня схватят — я отбрешусь, а тебя возьмут — всё пропало. Постой на лестнице.

— Ты что, дура? — пошли отсюда!

— Я сказала, сгинь! Не путайся под ногами.

На этот раз уступил Серёга. Стоя на лестнице, он в холодном поту наблюдал за Ольгой. С не прикуренной сигаретой во рту и с картой в руке она подошла к милиционерам и, погладив ротвейлера, что-то произнесла. Один из стражей порядка поднёс к её сигарете огонёк зажигалки, прикурив, Ольга неторопливо приблизилась к телефону и сняла трубку. Разговор длился меньше минуты.

— Ну, что там? — спросил Серёга, дождавшись свою рисковую компаньонку. Она была чрезвычайно взволнована.

— Ничего. Кристинка…

— Ладно пошли! Дорогой расскажешь. Через минуту здесь будет целая армия.

Поднялись. С трудом поспевая за широко шагавшим Серёгой, который нёс три пакета, Ольга сказала:

— Никто к ней не приходил! Ты слышишь? Никто не видел, как Рамиль брал такси, и менты с таксистом не говорили, поэтому и не вычислили меня. Серёженька! Я чиста, как ландыш.

— А что ещё она рассказала?

— Прикинь, она залететь умудрилась! Презик порвался. Она уже с врачами договорилась. Сегодня ей кровь из носу нужны сто баксов. Чтоб им отдать.

— Хорошая фишка.

— Серёженька, это правда! Она мне ещё на той неделе говорила, что опасается. А вчера подтвердилось. Презики часто рвутся. Ты что, не знаешь? Для этого даже не обязательно трахаться, как два бульдозера!

— Оля, это подстава.

— Нет, Серёженька, нет! — пропищала Ольга, бросив окурок, Кристинка меня под пытками не сдала бы — хотя бы лишь потому, что я ей должна сто баксов! Если меня повяжут, — как она их получит? Подумай ты головой!

— Ты договорилась с ней встретиться?

— Да, да, да! Здесь, в Сокольниках, у метро, в час дня!

Перейдя трамвайные рельсы, остановились и оглянулись на площадь.

— Ну, где она, твоя армия? — усмехнулась Ольга.

— Да ты за них не волнуйся — у них дела, по-моему, движутся, — произнёс Серёга, вновь набирая скорость.

— Пожалуйста, не беги! Кроссовки мне ноги трут! Итак, решено — я беру сто баксов.

— Нет, ты берёшь все свои тридцать тысяч и валишь на …! Менты тебе будут крайне признательны и за деньги, и за мой адрес. Только они меня не найдут по этому адресу. Я…

— Серёженька, ну войди в моё положение! — зарыдала Ольга на пол-района, — не твоя жизнь превратится в кромешный ад, а моя. Если эта дура Кристинка с собой покончит! А она может! Никто ей денег не даст, потому что она сидит на игле. Хорошо сидит! И это по ней заметно. Ей что рожать? Кого она, …, родит? Наркоманка конченая!

— Бери свои тридцать тысяч и убирайся! Чего ты от меня хочешь?

— Я не могу их взять и убраться! Я совершенно не представляю, куда идти с такими деньгами! Я думаю, что меня не ищут, но не уверена в этом. Уверена только в том, что Кристинка не предала меня! Но я не могу притащить тридцать тысяч баксов туда, где мы с ней живём. А куда ещё? Где менты не ждут меня точно? Я не настолько сильно люблю ментов, чтоб делать им такие подарки. Некуда мне идти! Я совсем одна в чужом городе! Мне не на кого рассчитывать, кроме как на тебя! Все кругом — козлы! Один ты хороший! Серёженька, мне ужасно нужно отсидеться у тебя ещё два-три дня. Но Кристинку я не могу предать! Не могу! Серёженька, неужели ты мне откажешь?

— Хватит, — проговорил Серёга, остановившись возле скамейки в тихом дворе. Поставив на неё сумки, он закурил, и, глядя в заплаканные глаза своей спутницы, понял: Выхода нет. Но время найти его ещё было. И он сказал:

— Ладно. Посмотрим.

Пост на Федоскинской Мельников передал своему помощнику, Хлынову, беспредельно лихому парню. Хлынов был в отпуске, семьи не имел, с одной любовницей жил, как кошка с собакой, с другой — как собака с кошкой, с третьей давно не жил — поэтому с радостью согласился принять участие в деле, суть коего Мельников изложил ему по телефону.

В девять пятнадцать Мельников прилетел на Петровку — поговорить с Кудрявцевым и прочувствовать атмосферу. Она оказалась тягостной, и поэтому Мельников на Петровке не задержался. В без пяти десять он оставил машину возле «Национали», спустился в подземный переход, и, взглянув на часы, спустился ещё поглубже — в подземный торговый центр. Там ему приглянулся бумажник за тысячу восемьсот рублей. Он его купил, и, решив более не подвергать себя искушению тратить деньги, поднялся на Манежную площадь. Было десять пятнадцать. Мельников постоял немного, глядя на Кремль, и пошёл в сад.

Там не было никого, кроме двух часовых у вечного огня, пьяной подростковой компании с ором двигавшейся к Манежу, и — солидного гражданина лет пятидесяти пяти, сидевшего на скамейке у гранитного бортика. Этот вызвавший симпатию Мельникова гражданин приветливо помахал ему, приподнявшись. Мельников подошёл, замедляя шаг. Приятное впечатление сохранилось.

— Юрий Семёнович?

— Да, он самый. Садитесь, Игорь, садитесь. Рад нашей встрече.

Мельников сел. С полминуты молча разглядывали друг друга. Юрий Семёнович был мужчина красивый, в меру упитанный, седовласый, с бледным лицом и умными проницательными глазами, глядящими то поверх очков в золотой оправе, то сквозь их тонкие стёкла. Он производил впечатление человека, умеющего не только руководить, но и находить общий язык с каждым. Вплоть до уборщицы. То была не угодливость метрдотеля, а снисходительность мудрого и во всех отношениях состоятельного человека без лишней злобы и комплексов. Его тёмно-синий костюм стоил подороже костюма Мельникова. Насколько дороже — Мельников мог лишь предполагать. Но цену часов на руке Баранова он знал точно, так как мечтал о таких же. То были «Патек Филипп» из белого золота. Они стояли семьдесят тысяч долларов. У Баранова был с собой зачехлённый зонтик, который он держал то в одной руке, то в другой.

— Я впервые в жизни не опоздал на встречу, — признался Мельников, закурив.

— Польщён, — признался Баранов, — и крайне рад. На меня с утра обрушилась куча дел. Слегка сдали нервы. Две минуты назад хотел вам звонить — поинтересоваться, как далеко вы находитесь.

— Звонить мне? — переспросил Мельников.

— Разумеется. Мои люди больше вас не ведут. Я соблюдаю перемирие, заключённое между нами вчера. Сегодня, надеюсь, будет заключён мир.

— А мы что, враги?

— Я бы предпочёл сказать, что мы — конкуренты.

— А в какой сфере мы конкурируем?

— А вы разве чем-нибудь ещё занимаетесь, кроме сыска?

— Конечно. Сексом.

— Здесь наши интересы едва ли могут столкнуться, — улыбнулся Баранов. — Вы, насколько я знаю, предпочитаете девок модельной внешности. А я — человек сугубо патриархальный. Люблю баб плотных. Не жирных — плотных, здоровых. Таких, чтобы было по чему шлёпать, и чтоб это был не студень.