ставленника Романа, и ехать через литовские владения для Алексея означало бы попасть прямо в руки противников. Единственно возможной оставалась дорога через золотоордынские земли. Путь был неблизким, а главное – небезопасным. Поскольку Алексей для успеха дела брал с собой значительные ценности и денежные средства, он должен был озаботиться получением охранной грамоты от властей Золотой Орды. В безлюдной степи лишь угроза ханского гнева могла хоть как-то защитить от нередких любителей поживиться за чужой счет. 10 февраля 1354 г. ханшей Тайдулой на имя Алексея был выдан соответствующий ярлык.[248]

Грамота была выдана Тайдулой в Гюлистане. В литературе его местоположение определяется по-разному. Одни утверждают, что Гюлистан находился в низовьях Волги, близ Сарая, другие помещают его где-то в пределах города Булгара. Не берясь за столь сложный вопрос, отметим важное для нас обстоятельство – должно было пройти какое-то время, пока ярлык был доставлен в Москву.[249] К тому же у нас есть четкое указание источника, что Алексей двинулся в Константинополь не ранее 25 марта 1354 г., когда во Владимире Иван Красный торжественно взошел на великокняжеский стол. Об этом свидетельствует настольная грамота патриарха Филофея, сообщающая, что одним из аргументов, сыгравших положительную роль в назначении Алексея митрополитом, стал отзыв о нем Ивана Красного: «теперь же и благороднейший великий князь кир Иоанн, по Господу возлюбленный и нарочитый сын нашей мерности, писал об нем к высочайшему и святому моему самодержцу и к святой Великой Церкви Божией».[250] Указание на Ивана Красного как великого князя со всей очевидностью свидетельствует, что Алексей отправился в Константинополь лишь после того, как московский князь 25 марта 1354 г. официально получил великокняжеский титул. Только после этого события, обеспечив себе надежный тыл и поддержку великокняжеской власти, Алексей смог покинуть Русь.

Но как в данном случае быть с утверждением В. А. Кучкина, что Алексей к 30 июня 1354 г. проживал в Константинополе на протяжении «почти целого года»? Здесь мы снова вынуждены упрекнуть историка в неполном цитировании. В упомянутой выше настольной грамоте патриарха Филофея, откуда якобы взято данное утверждение, дословно говорится: «…мы (то есть патриарх. – Авт.), после надлежащего, самого тщательного испытания в продолжение почти целого года, вполне удостоверились и нашли, что он (то есть Алексей. – Авт.) во всем оправдывает свидетельства о нем как бывших там ромеев и общей доброй и похвальной славы его имени, так и самих русских, из разных мест и в разное время сюда приходивших с добрыми о нем отзывами…»[251] Из этой цитаты видно, что речь идет отнюдь не о почти годичном пребывании Алексея в Константинополе, а лишь о том, что «в продолжение почти целого года» патриарх собирал из различных источников сведения о кандидате на русскую митрополию. Это было вполне оправданно, ибо, говоря о просьбе покойного митрополита Феогноста назначить выбранного им самим преемника, Филофей характеризует ее как совершенно необычную и не вполне безопасную для Церкви. Тем не менее он соглашается выполнить ее «только ради столь достоверных похвальных свидетельств о нем и по уважению к его добродетельной и богоугодной жизни, и притом – только относительно одного кир Алексия».[252]

Отсюда вытекает и наш основной вывод – Сергий был поставлен в игумены в 1354 г. (точнее, в промежуток между 25 марта и осенью 1354 г., когда Алексей возвратился на Русь). По времени это совпало с утверждением митрополита Алексея главой Русской церкви.[253]

И в дальнейшем, на протяжении двух с лишним десятилетий, судьбы этих двух церковных деятелей XIV в. – Сергия Радонежского и митрополита Алексея – будут постоянно пересекаться.

Первые годы игуменства Сергия не богаты внешними событиями. Особых изменений в жизни обители не произошло – ее насельники по-прежнему жили отдельно друг от друга, собираясь лишь на общую молитву. Епифаний сообщает, что в начале игуменства Сергия «беаше братиа числом два на десяте мних, кроме самого игумена, третиаго на десяте». Это число насельников оставалось неизменным на протяжении двух-трех лет, несмотря на то что их персональный состав постоянно менялся. Очевидно, некоторые из монахов умирали, другие не выдерживали трудностей монашеского быта, третьи уходили в новые места, чтобы самостоятельно продолжать отшельническую жизнь. На смену им приходили новые, и в обители по-прежнему жили 12 монахов, не считая игумена.[254]

Немногочисленный состав братии сохранялся в Троицком монастыре вплоть до прихода в 1356 г. нового насельника – Симона, архимандрита Смоленского. О нем Епифаний сообщает следующее: «Сей убо дивный мужь Симонъ бяше архимандритъ старейши, славный, нарочитый, паче же рещи добродетельный, живый въ граде Смоленьске. И оттуду слышавъ яже о житии преподобнаго отца нашего Сергиа и ражьжегъся душею и сердцемь: оставляет архимандритию, оставляет честь и славу, оставляет славный град Смоленескъ, вкупе же с ним оставляет отечестьтво и другы, ужики (родных. – Авт.), ближникы, и вся знаемыа и сръдоболя; и въспримлет смирениа образ, и произволяеть странничьствовати. И оттуду въздвижеся, от таковыа от далняа страны земля, от Смоленьска, в Московскыа пределы, еже есть в Радонежь. Прииде в монастырь къ преподобному отцу нашему игумену Сергию, и съ мнозем смирением моляше его, дабы его приалъ жити у него под крепкою рукою его в повиновании и въ послушании. Еще же и имение принесе съ собою и предасть то игумену на строение монастырю».[255]

Приход архимандрита Симона в Троицкую обитель – факт не совсем обычный. В связи с этим В. А. Кучкин задает вполне оправданный вопрос: «Почему принесший с собой „имение“ Симон, явно занимавший высокое положение в смоленской церковной иерархии, не захотел оставаться в Смоленске, а предпочел скромный подмосковный монастырь?» В поисках ответа исследователь указал на возросший военный натиск литовцев на Смоленскую землю. Под 1356 г. летописец сообщает, что «тое же осени воевалъ Олгердъ Брянескъ и Смоленескъ». Спустя три года он же «во-евалъ Смольнескъ, а Мьстиславль взялъ», а в 1365 г. снова «осень всю стоялъ оу Смоленска ратию и много зла сътворивъ».[256] Все это делало пребывание в Смоленском княжестве опасным, и Симон (по предположению Е. Е. Голубинского, он был архимандритом смоленского Борисоглебского монастыря на Смядыни[257]) предпочел удалиться в более безопасные места. Его появление в Троицком монастыре, по мнению В. А. Кучкина, следует датировать временем после 1356 или 1359 г.[258]

Соглашаясь с В. А. Кучкиным, что приход в Троицкий монастырь Симона был связан с военными действиями на Смоленщине, мы относим это событие к 1356 г. Основанием для этого служит то, что сразу после рассказа о Симоне Епифаний помещает сообщение о появлении в Троицком монастыре старшего брата преподобного