Станут ее слушать, если она примется доказывать?

А доказывать точно придется, иначе ей несдобровать. Этот красивый мужчина со странной привычкой постоянно что-то пеленать в салфетку, хоть и не указал ей конкретной даты и не угрожал особо, ясно дал понять, что возражения ее в расчет не принимаются.

Так и это полбеды. Главная беда заключалась в том, что если Стас услышит от кого-то весь этот бред, то не поверит в ее непричастность к нападению на Светлану уже никогда. И был еще Ростов Дмитрий Николаевич, которому позарез нужно было это покушение на убийство на кого-то свалить. Почему не на нее?

И что же получалось? Получалось, что она со всех сторон и перед всеми выглядит виноватой.

Перед криминальными авторитетами их города виновата, что не желает им помочь в поимке киллера. Видела бы она его еще хоть когда-нибудь!

Перед Стасом виновата, что посягнула на святая святых – его семейное счастье. То, что ее с ним счастье насчитывало много больше дней и ночей и было им же и разрушено, в расчет теперь не бралось.

Перед Ростовым виновата, получается, тоже, за то, что врала под протокол.

Получится оправдаться или всей жизни не хватит?

– Получится, Оль, не дрейфь, – утешила ее Галка поздним вечером, позвонив как раз вовремя: тихие слезы грозили трансформироваться в истерический припадок. – Ты не одна, я с тобой. Тихонов не звонил?

– Позвонил, – всхлипнула Оля, промокая лицо кухонным полотенцем. Рыдала она за обеденным столом, разложив на нем рядышком их общие со Стасом и отдельно со Светкой фотографии. – Он за границей по делам бизнеса.

– Ты ему, конечно же, ничего не рассказала! – догадалась проницательная Галина с трагическим вздохом.

– Смеешься?! Очень интересно ему в Швеции слушать про какого-то Толика, про мой обед в ресторане и странный разговор с незнакомцем. Подумает, что я сошла с ума.

– Может и подумать, – согласилась Галка. – Ладно, пускай пока делами занимается. К нам он всегда присоединиться успеет. Ты там не вздумай плакать, слышишь, Оль! Мне что-то голос твой совсем не нравится.

– Мне тоже…

Крупная слезища шлепнулась на фотографию между ее плечом и плечом Стаса. Он в тот момент как раз открывал багажник и загружал туда пакеты, а она суетливо обмахивала щеткой снег с дверей и со стекол. Это они на празднование Нового года собрались к друзьям. Празднование последнего общего праздника. И совсем ведь немного оставалось до того страшного дня, когда они со Светкой объявили ей о своем решении. А она ничего не почувствовала. Странно, да? Ну нигде не кольнуло и не ойкнуло, когда вернулись наутро домой и упали без сил в кровать, что так больше не будет никогда. И потом, когда проснулись ближе к пяти вечера и отпивались кофе, ничего беды не предвещало.

Ничего!..

– Оль! Оля! – требовательно позвала ее Галка. – Плачешь все-таки… Ладно, если тебя это сможет утешить, то…

– Что? – Она перевернула фотографии изображением вниз и накрыла их сверху ладонью.

– Стас завтра собрался уехать.

– И?

– И я влезу в сейф, вот тебе и «и»! – ворчливо отозвалась Галка. – Так что не реви, все у нас получится…

– Давай, Светочка, давай, детка, нужно кушать. Вот так, умница, еще ложечку… Молодец…

Голос матери раздражал. Он сводил его с ума, лишал покоя и равновесия, заставлял скрипеть зубами и курить, курить, курить без конца на балконе. Лишь бы не слышать, лишь бы уйти.

Он понимал, что не прав. Понимал, что думать так гадко, что наверняка он раздражается не от того, как по-стариковски дребезжит голос матери, которая из кожи вон лезла, чтобы накормить строптивую больную. От чего-то другого он бесился. От собственной никчемности, быть может. Что бесполезен тут, что толку от него – ноль, что не ему, а на него надо раздражаться, потому что путается под ногами и ничего не делает, но…

Но ничего не мог с собой поделать.

Ну почему непременно с больной нужно сюсюкать как с маленьким ребенком? Это что – непременный атрибут, негласно приобщенный к лекарственным препаратам и оттого способствующий выздоровлению? Это же чушь! Хоть обсюсюкайся, чудес не случится.

В идеальном случае полгода, в лучшем – три года, в худшем – никогда – случится полное выздоровление Светланы. Так сказал ему в больнице ее лечащий врач.

– Крепитесь, Станислав Викторович, – он тронул его за плечо, слегка сжав. – Сейчас многое, если не все, зависит от вас.

– Я понял, – еле выговорил Стас.

Хотя ни черта не понимал. Что именно он способен и может сделать для своей жены?! Какие найти способы и средства, чтобы поднять ее на ноги и сделать прежней?! Да он бы и нашел, вопросов нет. Так ведь прежней-то Светланка никогда уже не будет. Никогда! Об этом его тоже успел доктор предупредить.

– Она останется инвалидом? – спросил Стас напрямую, когда тот устал подбирать нужные слова. Деликатность его, между прочим, была щедро оплачена.

– Ну, зачем сразу так? – помялся доктор и потом нехотя кивнул. – Скорее всего, группу ей дадут. Но, повторюсь, от вас, Станислав Викторович, очень многое зависит. Хороший уход, соответствующее питание, витамины, ваши чувства…

А не было у него сейчас никаких чувств, кроме боли, раздражения, ненависти и желания отомстить. Не было и быть не могло!

Нет, врет. Было еще кое-что, с чем невозможно было справиться.

Жалость его топила. Забивала легкие, нос, рот, обжигала глаза, когда он на Светку спящую смотрел. Как только мать выходила и осторожно прикладывала указательный палец к губам (это значило, что Света уснула), он сразу шел в спальню. Осторожно присаживался на стул возле кровати и смотрел, смотрел, почти не мигая, и дышать не мог, и не мог отвернуться.

У нее стала такой тонкой и бледной кожа на лице, что каждая венка угадывалась, подсвечивая синевой изнутри. И синяки вокруг глаз с каждым днем становились все более темными и огромными. А рот, напротив, оставался припухшим и ярким.

– Это от давления повышенного, мальчик мой, – печально пояснила мать, когда он спросил. – Это пройдет. Она же поправится… Нужно только время. Время и желание!..

Желания у Светки не было. И жизни в глазах не было тоже. Ее будто кто выключил изнутри. Перекрыл подачу энергии, вырабатываемой ее неутомимым организмом, за счет которой они были так счастливы вместе.

Огонь потух, и Светка сделалась совершенно чужой. Она когда не спала, смотрела не на него, мимо. Она нервно морщилась, когда он пытался помочь ей приподняться. Она категорически не принимала его помощи, когда нужно было ее искупать или отнести в туалет. Она постоянно шептала – уйди, и ее огромные глаза наполнялись злыми ледяными слезами.

И он уходил. И приходил лишь, когда она спала. Смотрел на ее немочь, истощение, задыхался от жалости. Ему очень хотелось дотронуться до нее, очень! И прижать к себе хотелось, сильно похудевшую, истерзанную, но такую свою.