Он явно слишком много смотрел «Крестного отца». Я уже почти жду, когда из темного угла выступит громила и приставит пистолет мне к виску. Может, ему просто не нравится моя футболка (на ней нарисован полицейский спецназовец, замахивающийся дубинкой, и написано: «Не борись с системой»)? Я сглатываю и пытаюсь угадать, что будет дальше.

Энглтон глубоко вздыхает и переводит взгляд на темно-зеленую картину маслом, которая висит на стене его кабинета позади стула для посетителей.

– Вы можете одурачить Эндрю Ньюстрома, но вам не одурачить меня, – тихо произносит он.

– Вы знакомы с Энди?

– Я его учил, когда он был в вашем возрасте. Он человек крайне ответственный, а этого качества в наши дни многим недостает. Но я знаю, насколько преданы этой организации вы. В мои годы новобранцы понимали, во что ввязались, но нынешняя молодежь…

– Спрашивай не о том, что ты можешь сделать для своей страны, а о том, что эта страна сделала для тебя? – Приподнимаю бровь.

– Вижу, вы понимаете свои недостатки, – фыркает Энглтон.

– Не мои. – Я качаю головой. – Это не мой недостаток. Я решил, что хочу сделать здесь карьеру. Знаю, что это необязательно, знаю, что такое Прачечная, но, если бы я просто сидел под камерами и ждал пенсии, я бы умер со скуки.

Он снова пытается пробуравить меня взглядом.

– Нам это известно, Говард. Если бы вы просто отрабатывали часы, вы бы уже снова сидели внизу и считали бы волоски на гусенице до самой пенсии. Я видел ваше личное дело и знаю, что вы умны, изобретательны, хитры, технически подкованы и не трусливей прочих. Но это не отменяет того, что вы постоянно нарушаете субординацию. Вы полагаете, будто у вас есть право знать вещи, за которые другие готовы убивать – и убивают. Вы срезаете углы. Вы не системный человек и никогда системным не станете. Если бы решение зависело от меня, вы бы остались снаружи и никогда не приблизились бы к нам даже на пушечный выстрел.

– Но я внутри. Никто обо мне не знал, пока я не вывел методом последовательных приближений кривую для вызова Ньярлатотепа и нечаянно чуть не стер с лица земли Бирмингем. А потом ко мне пришли и предложили должность старшего научного офицера и внятно дали понять, что отрицательного ответа не примут. Оказалось, что сохранность Бирмингема важнее справки от ветеринара, так что они выписали мне справку о благонадежности, и теперь я здесь. Может, вам лучше радоваться, что я решил не унывать, а попытаться принести пользу?

Энглтон наклоняется над полированной столешницей «Мемекса». С видимым усилием он поворачивает колпак так, чтобы я видел экран, а затем нажимает костлявым пальцем на механический переключатель.

– Смотрите и запоминайте.

«Мемекс» жужжит и щелкает, шайбы и шестеренки внутри меняют гипертекстовые ссылки и выводят на экран новый кадр микрофильма. Появляется мужское лицо – усы, солнечные очки, короткая стрижка, слегка за сорок, но в отличной форме.

– Это Тарик Насир аль-Тикрити. Запомните последнюю часть. Он работает на человека, который вырос с ним в одном городе примерно в те же годы и носит имя Саддам Хусейн аль-Тикрити. Работа Насира заключается в том, чтобы переводить средства Мухабарата – личной тайной полиции Хусейна – друзьям, которые готовы усложнить жизнь врагам иракской партии Баас. Например, таким друзьям, как Мухаммед Кадас, который жил в Афганистане, пока не поссорился с Талибаном.

– Приятно знать, что не все они – религиозные фундаменталисты, – замечаю я, когда «Мемекс» переключается на изображение бородатого парня с чем-то вроде тюрбана на голове. (Он смотрит на камеру так, будто подозревает ее в низкопоклонстве перед Западом.)

– Его депортировали за излишнее рвение, – веско говорит Энглтон. – Оказалось, он переводил средства в школу Юсуфа Карадави. Нужно рисовать схему?

– Думаю, нет. Чему учит Карадави?

– Изначально – экономике и менеджменту, но затем в программу добавились подготовка террористов-смертников, необходимость вооруженной борьбы прежде давата, военная подготовка к уничтожению великого куфра, а также построение метрик для двумерного генерирования сефирот на векторных процессорах. Иными словами, призвание малых шогготов.

– Уф. – Вот и все, что я могу сказать. – А как это связано с ценами на кофе?

На экран прощелкивается следующая фотография: на этот раз – роскошная рыжая женщина в профессорской мантии поверх шикарного платья. Я даже не сразу узнаю Мо. Она здесь лет на десять младше, а парень в смокинге, у которого она повисла на руке, выглядит… ну, юридически, если учесть то, что она мне рассказывала про своего бывшего.

– Доктор Доминика О’Брайен. Я полагаю, вы уже знакомы?

Я кошусь на него и встречаю пристальный взгляд.

– Надеюсь, теперь я целиком завладел вашим вниманием, мистер Говард?

– Да, – сдаюсь я. – Выходит, похитители в Санта-Крузе…

– Заткнитесь и слушайте, тогда у вас будет шанс что-то узнать.

Он ждет несколько секунд, чтобы убедиться, что я заткнулся, и продолжает:

– Я вам это говорю только потому, что вы уже в деле: вы общались с первым объектом. Что ж, когда мы отправляли вас туда, мы еще не знали, с чем имеем дело, что находится за спиной у доктора О’Брайен. Янки знали, поэтому и не выпускали ее, но, похоже, передумали, исходя из соображений безопасности. Она не гражданка США, но у них все плоды ее исследований: интересно, но ничего фундаментально революционного. Более того, в открытых источниках достаточно информации о ней, чтобы привлечь последователей Изз ад-Дина аль-Кассама, которые попытались похитить ее в Санта-Крузе. Так что янки захотели от нее избавиться. Поэтому она здесь, в Прачечной, под наблюдением. Янки ее не просто депортировали – они попросили нас о ней позаботиться.

– Если ее исследования не фундаментально революционные, то какой нам интерес?

Энглтон странно косится на меня:

– Тут уж мне судить.

И вдруг все становится на свои места. Предположим, вы научились делать устройства по схеме Теллера-Улама – водородные бомбы. По нынешним временам – ничего революционного, но это ведь не значит – не важно. Видимо, понимание отразилось на моем лице, потому что Энглтон кивает и продолжает:

– Прачечная участвует в программе нераспространения, а доктор О’Брайен самостоятельно переоткрыла нечто более фундаментальное, чем способ терраформировать Вулверхэмптон, не получив никаких разрешительных документов. В Штатах ею заинтересовалась Черная комната – не спрашивайте, какое место она занимает в американском оккультно-разведывательном комплексе, вы не хотите этого знать – и подтвердила, что в исследованиях нет ничего нового. У нас с ними, конечно, нет двустороннего договора, но, когда они выяснили, что она всего-то нашла один из вариантов Логики Тота, уже не было смысла ее удерживать. Разве что чтобы она не попала в неподходящие руки, например к нашему другу Тарику Насиру. Опять все уперлось в их проклятые ограничения на экспорт вооружений; содержимое ее головы относится к той же категории, что и нервно-паралитический газ и прочее оружие массового поражения. В итоге, когда закончился весь этот цирк… – Он выразительно смотрит на меня и презрительно цедит слово «цирк». – У них уже не было причин препятствовать ее возвращению на родину. В конце концов, это мы им и дали Логику в конце пятидесятых.