Тот, кто не хотел или не умел в силу своих моральных качеств извиваться, как навозный червь, угождая и тем и другим, выбирал свой путь. Одни шли в партизаны, другие на службу к оккупантам. И те и другие свой поступок оправдывали с нравственной точки зрения, и те и другие считали себя правыми. Но одни служили врагам, которых никто не звал на нашу землю, а другие эту землю защищали. Иногда в семьях мужчины договаривались: один уходил в партизаны, а другой в полицию. В начале войны люди не верили в то, что Красная армия и советская власть вернутся, так как слишком катастрофичен был их разгром. Поэтому население охотно пошло на сотрудничество с оккупантами. Люди, которым удавалось получить теплое местечко под их крылышком, радовались своему положению. Другие, которым должностей не хватило, им завидовали. Немецкие солдаты в тылу поначалу тоже вели себя более или менее прилично. В душе они были довольны, что находятся в глубоком тылу и избавлены от необходимости воевать на фронте. Но это торжество было недолгим, так как скоро их начнут убивать из-за каждого угла. Уже с начала 1942 года у каждого немецкого военнослужащего, полицейского или сотрудника оккупационной администрации появилась реальная возможность погибнуть от партизанской пули или подорваться на мине.

Каждый человек на оккупированной территории сложил свою судьбу своими руками. Единственная возможность выжить была в стрельбе по врагу. Кто не стрелял, тот, как правило, оказывался между стрелявшими и погибал от пуль партизан или оккупантов. Немецкое нашествие сорвало маски с людей. Рухнул не только миф о непобедимости Красной армии и о ведении боевых действий на чужой территории малой кровью. В глазах простых людей в считаные дни рухнула вся система советской власти, которая до этого строилась почти четверть века. Руководители советской администрации, партийная номенклатура, лепеча что-то невнятное, бросились со своими семьями эвакуироваться в тыл. Красноармейцы к этому времени с тяжелыми боями отступали или же сдавались в плен. Простые обыватели городов и деревень вдруг увидели, что нет никакой власти. Люди внимательно начали присматриваться к новым хозяевам, стараясь поскорей угадать, какую дальнейшую жизнь приготовил им «Гитлер-освободитель».

Вторгшись в нашу страну, немцы оказались удивительно бестолковыми и самоуверенными. Если бы они вместо советской власти предложили какую-либо другую, люди на оккупированной территории это еще как-то восприняли бы. Но немцы не планировали устанавливать на захваченной территории какой-либо государственный строй. В СССР они пришли для захвата «жизненного пространства» и его богатств. Население им было не нужно. Люди, населявшие эту страну, должны были быть уничтожены.

В деревне Дьяконовщина три крестьянина решили встретить немецких солдат хлебом-солью. Накануне они разграбили промтоварный магазин в военном городке. Крепко выпили. «Хозяев» решили встретить в новой одежде. Для этого переоделись в советскую военную форму, похищенную из магазина военторга. Немцы, увидев идущих им навстречу мужчин в военной форме, открыли огонь. Таких случаев было множество. Вот тут-то население и задумалось. Эта задумчивость русского мужика ничего хорошего для оккупантов не предвещала. Люди увидели, что в их дом в облике немецкого солдата и офицера пришел бандит. Чтобы уцелеть самому и спасти свою семью, бандита нужно было убить. Скоро этот мужик поймет, что он никому не нужен и только дело времени, когда он и все его близкие будут уничтожены. Нужно было думать, как защищаться. В одиночку это было сделать невозможно, да и страшно.

Жители затаились до поры до времени, ненавидя немцев и обдумывая, как вернуть человеческое достоинство и утраченную справедливость. Но пока они вынуждены были подчиняться под страхом смерти несправедливым, античеловечным законам оккупантов. Однако немцы так и не поняли, что русский человек всегда руководствовался не правдой закона, а законом правды. Чтобы установить закон правды вопреки законам, вводимым оккупантами, он начал тайком запасаться оружием и боеприпасами, благо этого добра по лесам и на местах боев валялось много, чтобы потом при случае, спасая себя и свою семью, применить его по прямому назначению.

Тон стали задавать те, кого называли контрреволюционными элементами, выпущенные из тюрем уголовники, а также широкие слои обывателей, которые очень приветливо встречали немцев и спешили занять лучшие места по службе. В числе этих добровольных помощников оказалась, как ни странно, немалая часть интеллигенции: учителя, инженеры, медицинские работники, бухгалтеры, а также функционеры советских органов власти и даже коммунисты. К сожалению, предателей в лице полицейских, власовцев, членов администрации и других пособников режима в начале войны оказалось гораздо больше, чем партизан и подпольщиков. Несколько сот человек в Идрицком и Себежском районах служили в местной вспомогательной полиции, старостами, бургомистрами, членами управ. Кроме того, много людей служило на вспомогательных должностях в вермахте, военизированных и полицейских формированиях СС и СД.

Старшиной Томсинской волости был назначен житель города Гришманы по прозвищу Барабошка-Лепешка, до войны побывавший в тюрьме, после освобождения из которой занимался мелкими шабашками, пьянствовал. Когда в Томсине появились немцы, он первый предложил им свои услуги. В деревне Горелики Бояриновского сельсовета назначенный немцами бургомистр Григорий Ервинский разместил гарнизон полицейских. Этот предатель при «новой власти» свирепствовал, выслуживаясь перед своими хозяевами. «Хватит сидеть на шее у родителей, посмотрите Европу», — ехидно смеялся бургомистр, насильно отправляя в поселок Идрица молодежь, откуда ее тут же угоняли в Германию на принудительные работы.

Антикоммунист П. Ильинский, после войны оставшийся на Западе, так описывает настроения населения, оказавшегося в оккупации: «Убеждение в том, что колхозы будут ликвидированы немедленно, а военнопленным дадут возможность принять участие в освобождении России, было в первое время всеобщим и абсолютно непоколебимым. Ближайшее будущее никто иначе не мог себе представить. Все ждали так же с полной готовностью мобилизации мужского населения в армию (большевики не успели провести мобилизацию полностью); сотни заявлений о приеме добровольцев посылались в ортскомендатуру (местную комендатуру — B.C.), которая не успела даже хорошенько осмотреться на месте». Однако рука, протянутая оккупантам, повисла в воздухе. В благодарность за лояльность население получило грубое обращение, избиение резиновыми палками, расстрелы, виселицы. Это начало возбуждать среди людей озлобление, переходящее в ненависть к гитлеровцам, и толкать наиболее гордых на оказание сопротивления. В целом солдаты полевых частей вермахта относились к населению более гуманно, чем тыловые части, части СД и СС. Об этом говорят даже пристрастные по отношению к действиям гитлеровских войск на нашей территории советские документы.

Но и те, и другие, и третьи по своей сути были не освободителями, а захватчиками. Выразилось это сразу же в повальных грабежах продовольственных запасов населения. Немецкие войска в России постоянно испытывали нужду в продовольствии, а в первую военную зиму и в теплой одежде. Вышедший из немецкого тыла коммунист Борис Васильевич Желваков на допросе 9 февраля 1942 года по этому поводу давал показания: «Питание немцев состояло из маленькой черствой буханки хлеба на три дня, два раза несладкий кофе, один раз суп, который они едят без хлеба… Немцам выдавали сладости в небольшой дозе, заставляли колхозников варить им картофель, который с жадностью собаки пожирали». Солдаты тащили у крестьян все, начиная от домашней птицы и прочей живности и кончая овощами, мукой и зерном. Это не добавляло у населения симпатий к оккупантам. В середине 1942 года только незначительное меньшинство населения, запятнавшее себя сотрудничеством с оккупантами, было настроено пронемецки. Остальная часть, затаив вражду, заняла выжидательную позицию. Людям нужен был незначительный толчок, чтобы они поднялись на массовую вооруженную борьбу. И их на это толкнули партизаны и направленные из-за линии фронта отряды спецназа НКВД.