Возможно, она сейчас заснет. Часы разъедающей рев­ности обессилили ее. Необоснованной, смехотворной рев­ности. Она снова обругала себя. Это та жизнь, на которую ее обрекла судьба. Ей нужно взять себя в руки, иначе все превратится в настоящий длительный ад.

Когда она закрыла секретер, перед ее глазами вдруг не­вольно возник образ Данте, который находится над ней, смотрит на нее и ласкает ее тело при солнечном свете ря­дом с изгородью, затем наклоняется, чтобы запечатлеть по­целуй.

Она хотела встать, но ее остановил звук шагов. Кто-то поднимался по лестнице. Должно быть, это был Данте, по­скольку все слуги уже давно спали.

Через закрытую дверь она прислушалась к его шагам, когда он приближался к своей комнате. Внезапно шаги за­мерли. Флер затаила дыхание, молясь о том, чтобы он не заметил свет в ее комнате.

Снова послышался звук шагов, которые приближались к ней.

Ей захотелось перелететь на свою кровать через стену, но дверь между двумя комнатами пока еще не успели про­рубить.

Она поспешно села и снова открыла секретер. Ей хоте­лось надеяться, что он не станет думать, будто она ожидала его возвращения, чтобы узнать, когда он вернулся. Это было бы слишком унизительно.

Дверь открылась, и Данте заглянул в гостиную. Увидев Флер, он непринужденно и уверенно вошел внутрь.

– Я подумал, что кто-то оставил горящей лампу, но, оказывается, это ты еще не спишь. Уже очень поздно. Тре­тий час.

Он осмотрел ее с ног до головы. И она вдруг осознала, как выглядит в его глазах. Праведная старая дева, пишущая письма в полутьме, в старинном чепце и простеньком хлоп­чатом розовом халате, накинутом поверх ночной рубашки с высоким, едва ли не до самого подбородка вырезом. Комичный, вызывающий жалость облик. Должно быть, Дан­те только что ушел от аромата духов и кружев.

– Так поздно? Боже мой, я потеряла чувство времени. —Она сделала вид, что складывает стол.

Она ожидала, что он уйдет. Но он не уходил. Окинув взглядом комнату, он сказал:

– Не все сюда подходит.

– Я собираюсь кое-что убрать и переставить.

– Я нарушил твой уклад жизни и привычки.

– Перемена – это не одно и то же, что разрушение.

Он осмотрел фарфоровые фигурки на каминной доске.

Хотя бы из вежливости ей следовало спросить, доволен ли он проведенным вечером. Однако она не могла себя заста­вить это сделать. Это показалось бы допросом ревнивой женщины.

Он повернулся к ней с задумчивым видом:

– Я рад, что ты не против перемен. Думаю, тебе нужно кое-что изменить.

Сердце у Флер колотилось, как это случалось всегда, когда он оказывался рядом. Сейчас, в ночной тишине, оно стучало даже сильнее обычного. А может, причина была не в тишине, а в блеске его глаз, в которых отражалось пламя свечей?

– Какие перемены ты имеешь в виду?

– Фартингстоун распространяет слухи и сплетни. Везде и обо всем, в том числе и относительно твоего душевно­го здоровья. Мы оба знали, что он способен на это, но я надеялся, что он будет более осторожным.

– Полагаю, что мы здорово его разозлили.

– Я хочу, чтобы ты выходила в свет и чтобы тебя виде­ли. Нужно купить модные платья и побывать на несколь­ких вечерах. Лучшим аргументом против его инсинуаций будешь ты сама, если станешь общаться с влиятельными людьми.

Не предложение, а инструкция. Он ушел из этого дома как гость, а по какой-то необъяснимой причине вернулся как муж. Даже вошел он в комнату, ее комнату, так, словно имел право требовать ее присутствия при нем тогда, когда ему это захочется.

– Я уже давно вычеркнута из всяких светских списков.

– Только потому, что ты регулярно отклоняла пригла­шения. Навести мою сестру Шарлотту и сообщи ей о своих планах. Она позаботится о том, чтобы появились первые приглашения. А потом все пойдет само собой.

– Если ты считаешь, что это поможет, я сделаю по-твоему. – Пожалуй, будет даже приятно снова выйти в свет. Она оставила его лишь потому, чтобы не привлекать внимания претендентов. Сейчас, когда она замужем, эта причина отпадает. – Если я собираюсь вернуться в свет­ское общество, нам нужна карета. По крайней мере для выезда по вечерам. И возможно, ландо. Тогда мы будем выезжать на нем в парк для прогулок. Ты позаботишься об этом?

– Если ты этого хочешь.

– Тогда все, Данте. Теперь я отправлюсь спать.

– Не совсем все. Я видел, как ты сегодня утром возвра­щалась домой. Ты часто ходишь одна?

– Я привыкла к этому.

– С этим тоже надо покончить. Твоя беспечность в отношении безопасности и твоей репутации может подлит Фартингстоуну масла в его костер.

Она не собиралась подчиняться этому приказу. То, что за ней не следовали по пятам слуги или горничные, было единственным преимуществом старой девы. Никто не на­блюдал за тем, когда и куда она направилась на прогулку, и никого это не интересовало.

Данте приподнял одну из фигурок, стоявших на камин­ной полке. Она обратила внимание на его руку.

– Что-то случилось с твоей рукой? Она кажется красной и больной.

Он поставил фарфоровую фигурку на место и расправил пальцы.

– Небольшое выяснение отношений.

– Ты ушибся?

– Не до такой степени, как Сиддел.

– Сиддел? – ошеломленно спросила она.

– Ты знала о его чувствах к тебе? Во время твоего пер­вого сезона?

– Он оказывал мне внимание. Как и некоторые другие.

– Как многие другие. Именно так ты мне сказала в кот­тедже, когда я спросил о причинах его интереса. Но знала ли ты, что все было гораздо серьезнее? Что он был влюблен в тебя?

Флер не могла отделаться от впечатления, что ее до­прашивают. Не могла она также проигнорировать призна­ки того, что какое-то темное пятно поднимается на поверх­ность. Если бы у них был нормальный брак, она бы поду­мала, что в нем разыгралась ревность, но ведь это сущий абсурд. И в то же время вся их беседа приобретала характер разговора мужа с женой.

– Если то, что ты говоришь, соответствует действитель­ности, то я не знала об этом. Я не искала внимания мужчин. Если кто-то даже влюбился в меня, у меня не было желания замечать это.

Что-то изменилось в выражении его лица. Оно стало строже, суровее.

– Надеюсь, что это правда. Что ты не замечала или не обращала внимания.

От столь резкого заключениями стало не по себе.

– Это звучит как обвинение.

– Это не твоя вина, но для мужчины с этим трудно сми­риться, когда он это осознал. Открытая неприязнь – это понятно. Безразличие гораздо оскорбительнее. Не думаю, что он простил это тебе.

– Я уверена, что он об этом больше не думает.