не удалось. Спрашивать бумагу о венчании казалось уже сущим предательством. В конце концов, она оставила расспросы, несущие матушке скорби.

По речам и умениям Леоноры Эмильевны было неоспоримо, что другую жизнь она видела близко – но была ли ее частью? Талантливая к сочинительству, быть может, и свадьбу придумала для себя и людей, покрывая душевные раны и защищая дочь.

Арис медленно водила пальцем по ободу некрашеной глиняной пиалы. Продолжать начатый рассказ было непросто, но держать в себе оказалось еще тяжелее.

– Мне было около восьми, когда дом пришлось оставить и перебраться сюда. Полагаю, почти все ценное было на тот момент уже распродано, разве что любимую скрипку матушка не решалась променять на серебряные луны. Это оказалось мудрым решением – через четыре года, она оставила меня подлетком на поруки добрых соседок и начала гастроли со знаменитым оркестром "Голос Ладии". Матушка очень музыкальна – это дало нам, наконец, возможность достойного заработка. Порой мне кажется, что это время было самым счастливым для нее. Я знаю, что она переживала за меня и мучилась виной, но рассказы о поездках по империи, об успехе их музыки – переполняли ее восторгом.

– Я помню, – добавила Селена, – иногда, возвращаясь, она позволяла всей улице собраться и слушать ее игру. Мы плакали, не зная сами отчего.

Арис тоже вспомнила те летние воскресные вечера, когда соседи собирались в скудном дворике, садясь на принесенные лавки, низкие скамейки или прямо на землю – и жадно вбирали музыку матушки, сдобренную неспешными речами о дальних краях. Она могла говорить им что угодно – спорить никто не брался, от мала до велика все пребывали под гипнозом ее смычка и слов без малейшей магии.

– Болезнь ее началась в мои пятнадцать, – сказала она. – Все, что скопила матушка, ушло на лекарей. Они только разводили руками, сойдясь на одном: хвори нет, но что-то пьет ее силы и наводит неодолимую дремоту. Внутри нее причину так и не нашли, чужих артефактов тоже не обнаружили. Она просто угасает безо всякой боли. Проснувшись, бросается что-то делать, хочет жить, но этого хватает теперь едва на час, а снадобья для придания сил, похоже, никак уже не действуют. Порой весь час она только играет на скрипке, не то хватаясь за прошлое, не то с ним прощаясь.

– Маги тоже не сладили? Наверное, брали дорого? – спросила гостья.

– Немногие согласились провести осмотр за нашу скудную плату, но и с них толку было мало. Вердикт не изменился. Я готова была обивать любые пороги, но матушка вдруг отрезала, что больше расходов на магов она не благословляет.

– Неужто тетушка поверила, что ты бросишь искать помощи? – зная искреннюю близость подруги с матерью, Селена изумилась.

– Мне пришлось, – горько улыбнулась Арис. – Узнав, что я продолжила поиски дельного мага, она весьма рассердилась и как будто с неохотой призналась, что старые связи позволили ей наведаться в дом одного из сильнейших чародеев Ладии. К несчастью, его вердикт ничем не отличался, потому она запретила дальнейшие бессмысленные траты. Мое недоверие к ее решениям очень оскорбило матушку. Всего раз я еще сумела привести чародея, но матушка гневно отвергла его услуги.

В самом ли деле болезная сумела добиться приема у кого-то из Магистров, Арис не ведала. Здоровье Леоноры еще позволяло ей бывать вне дома, но прежде о подобных знакомствах она умалчивала.

– Когда среди нас явилась Лея Сальвадоровна, я попыталась вновь говорить с матушкой об осмотре. Во всяком случае, Лея бы нас не разорила, зато могла подарить еще каплю надежды. Однако, матушка не пожелала и слышать об этом. Магические книги – моя последняя возможность искать выход, не нарушая запрета, – скорбно подытожила Арис.

Селена не ответила, только накрыла ладошкой пальцы подруги, жестом повторяя реченную ранее веру в счастливый исход: и нет разницы, быть ему логичным или чудесным.

Странный чай исчез из пиалы на удивление скоро. С его ли живительной силы или по всегдашней хозяйской ответственности, но Арис поднялась из-за стола и принялась освобождать пол и лавки. Сегодня она была уже третьей женщиной, прикоснувшейся к наведению порядка – маленькая изба давно не знала такого внимания.

Льняные летние юбки отправились на дно большого сундука дожидаться срока, рубахи легли поверх. Четыре цветные домашние шали (первые кривоватые эксперименты с вязанием) устроились чуть ближе.

Арис вовсе не желала выпроваживать подругу – работать руками за беседой казалось правильно и уютно. Невольно приученная к замкнутости, поначалу она не ведала тягости одиночества даже с болезнью матери. В последние же дни, когда бремя бывать с людьми выпадало все чаще, повинность эта вдруг обернулась благотворной и почти желанной.

Однако, Селена не задержалась. Как видно, она и сама имела чем заняться дома в большой семье, тем более, что родительский кров ей предстояло скоро покинуть с положенным девичьим плачем.

Прощаясь, соседка обняла молодую хозяйку, сначала негромко и тепло обещая свои молитвы, затем, деловито добавив:

– Завтра занесу пару окуней с отцовой подледной рыбалки.

Арис была благодарна и за то, и за другое.

Отдельным видом странных женских развлечений можно означить “уборку после уборки”. Адептки новых традиций войны с домашним хаосом не зря советовали воздержаться от кавалерийского наскока. Их стратагемой были “шажочки”, а первой вылазкой полагалось начистить до блеска медный таз при кухонной бочке. Только у Арис его заменяла деревянная кадка, отчасти черная, отчасти зеленая. Кадка не блистала в былые времена – не сиять ей и ныне, потому девушка как-то сразу почувствовала себя чуждой последним веяниям домовитости и в их подробности не входила.

Вязко и бессмысленно топчась мыслями вкруг этого нехитрого предмета, Арис добралась с ворохом лент до последнего ларца, так рьяно опустошенного матерью. Атласные змейки почти опустились на место, когда на деревянном дне ларчика девушка приметила край бумаги, застрявшей в зазоре между дном и толстой стенкой.

Продолжать переборки она не рвалась и в первую секунду хотела забыть о находке. Затем, сетуя на сознательность, все-таки вытащила его и понесла к шкатулке для бумаг. Ленты шли в дело крайне редко, и Арис запоздало удивилась появлению под ними сложенного вчетверо квадратика – дорогого, с голубою тонировкой. Развернув почти машинально, девица запнулась на пути к уместному хранилищу.

Сердце шумно разогналось, и в жизнь Арис ворвались две строки из иного мира, брошенные знакомой скорописью матушки:

“Д.А.: Раскудрявая аллея, 15”.

Кто такой “Д.А.”? Живет ли он еще в указанном квартале богатых аристократов?

Значит ли это, что ее отчество начинается на “Д”?

Виола встает на защиту горожанок