На четвертый день прибегли к крайнему средству: голова убитого была отделена от уже начавшегося разлагаться тела, помещена в большую банку с формалином и выставлена на всеобщее обозрение в прозекторской Обуховской больницы. Народ, оповещенный о необычном зрелище через газеты, шел нескончаемым потоком. Результат был получен незамедлительно – в половине пятого вечера 19 мая 1902 года к начальнику сыскного отделения явился директор-распорядитель Киевского товарищества сахарных заводов Лев Соломонович Забродский и заявил, что опознал в убитом своего сотрудника – инженера-химика Минея Горянского.

Забродский сидел в кресле, которое Чулицкий предлагал только самым важным посетителям. Начальник сыскного расположился за письменным столом, а Кунцевич – у стеночки, на том стуле, который он обычно занимал на совещаниях.

– Вы в столицу какими судьбами? – начал беседу Михаил Фролович.

– Отдохнуть от трудов праведных. Отпуск у меня двухмесячный. Решил по театрам походить, по музеям. Да я к вам ненадолго, через неделю за границу собрался, на воды.

– Понятно-с. А господин Горянский здесь трудился?

– Нет, он служил в Киеве.

– А в Петербург зачем приехал?

– Понятия не имею! Мой секретарь давеча попросил у меня разрешения сходить на голову посмотреть, любопытно ему стало. Я и отпустил. Он вернулся сам не свой и заявляет, что убиенный – одно лицо с Минеем Моисеевичем. Я посмеялся было, дескать, чего только со страху не привидится, но Павел так в этом уверен был, так горячо меня убеждал, что я засомневался и решил самолично на голову посмотреть. Приехал, гляжу и вижу – действительно Горянский. Ну, я сразу к вам.

– Что же, он своевольно службу покинул или вы ему отпуск дали?

– Не был он в отпуске. Я его в Саратов отправлял, ревизию проводить, только, мне кажется, он ее уже должен был закончить… Поэтому в Киеве он должен был быть!

– Ну и каковы результаты ревизии?

– Я не знаю, господа, видимо, все в порядке, иначе меня бы уже уведомили.

– А чем была вызвана ревизия? – вмешался в разговор Кунцевич. – И почему ее производил инженер-химик? Или у вас так принято?

– Обычная, плановая ревизия. А Минея Моисеевича я послал, потому как со штатным нашим ревизором удар случился. Перед началом каждого нового сезона варки сахара мы ревизуем наши заводы и склады по всей Руси-матушке, – произнеся эти слова, Лев Соломонович едва заметно улыбнулся. – Таков порядок, и за тридцать лет существования фирмы он ни разу не нарушался. Надо было кого-нибудь обязательно послать, вот мы и послали Горянского. Он кроме химии и в финансах толк знает, ранее на нашем Одесском заводе директорствовал.

– Понятно-с. Долго он в Саратове пробыл? – поинтересовался коллежский секретарь.

– Неделю.

Послали телеграммы в Саратов и в Киев. Представитель Киевского товарищества сахарных заводов в Саратовской и Самарской губерниях Назар Титович Хохлов ответил, что неделю назад лично помог ревизору разместиться в вагоне первого класса, а из матери городов русских телеграфировали, что Горянский с момента отъезда на Волгу ни дома, ни на службе не появлялся.

Адресный стол сообщил, что убитый в столице не прописывался. Кунцевич, прихватив двух надзирателей и вооружившись постановлением следователя, поспешил на Николаевский вокзал. Дорожный сундук ревизора он нашел быстро – в багажном отделении его уже перетащили в угол, где стояли невостребованные грузы. Однако ничего интересного в сундуке не было – обычные дорожные принадлежности, свежие сорочки да рогожный мешок с грязным бельем.

21 мая убийца инженера-химика принес явку с повинной. Это был известный полиции хулиган и налетчик Васька Аксенов по кличке Остров, которого столичные стражи порядка искали третий месяц – в апреле он в ходе ссоры убил солдата лейб-гвардии Семеновского полка у Народного дома. Новое убийство хулиган объяснил просто – фраер оказался жадным.

– Языку[26] и присяжным я, канешна, про ссору, запальчивость и раздражительность[27] петь стану, ну а вам, барин, правду скажу, потому как вы фараон правильный. Токма пока без протокола, что туда записать, мы потом обмозгуем. Идет?

– Идет, пой давай.

– Так я ж грю – жадный. Я его по-хорошему попросил: дай, грю, рупь на опохмел, а он мне: «бог подаст»! Я не прощу, ежели кто мне такую дерзость на Невском, при городовом скажет, а этот – на моей улице, да ночью, да в подворотне! Сам виноват, одним словом.

– А чего же ты его сразу резать стал? Ну надавал бы по ушам, проверил карманы да отпустил, – спросил Кунцевич.

– Я так и хотел сделать, но он в драку полез. Во, видите. – Остров показал на рассеченную бровь. – Кулаком меня ударил, перстнем кровянку пустил. Я и стал обороняться.

– Выходит, ты свою честь и жизнь защищал? – усмехнулся чиновник для поручений.

– Выходит так! – обрадованно сказал хулиган. – Точно! Честь и жизнь, вы, барин, так в протоколе и пропишите.

– Как скажешь. Один раз он тебя ударил?

– Один! Кто жа ему больше позволит? Он ударил, я в ответ.

– Как бил?

– А так и вон так. – Васька двумя молниеносными движениями сымитировал удары.

– В бок слева и по горлу, – кивнул коллежский секретарь. – Как вы стояли?

– В смысле?

– Ну – друг перед другом или сбоку он был от тебя, как?

– А! Супротив друг друга.

– Ты в чем был одет?

– Тогда без спинжака был, в одной рубахе. Спинжак в трактире заложил.

– Сорочка эта на тебе была?

– Не, рубаха была другая, я ее опосля выкинул, она вся в кровище испачкалась. А портки энти.

– Чего у потерпевшего взял?

– Перстень с руки стащил, лопатину[28] вынул, тридцать рублев там было, я сразу же свой спинжак из трактира выкупил. Часы ишшо, хорошие, барин, часы, рыжие[29], я их за две красных спустил! Ну и по мелочам – платок шелковый, портсигар серебряный, вроде все. Следователю скажу, что ничего не брал, скажу, можа, другой кто утащил.

– А документы, документы брал?

– Точна, были документы!