Входная дверь распахнулась без стука, в кабинет влетел коллежский регистратор Кислов и радостно выпалил:

– Мечислав Николаевич, Нехлюдова с поличным взяли!

– Вы не видите, что я занят? – не разделил радости подчиненного чиновник для поручений. – Будьте любезны, уйдите, я вас вызову, когда освобожусь. Извините, господа, так чем, собственно?

– Вы обедали сегодня? – неожиданно спросил Веккер.

– Нет.

– Тогда мы вас приглашаем. Только, будьте любезны, порекомендуйте нам, провинциалам, какое-нибудь приличное заведение. Да, и чтобы там непременно было хорошее пиво, желательно немецкое, мне без пива кусок в горло не лезет.

– Лучшее пиво в городе подают в «Толстом барине» на Думской, но это далековато отсюда.

– А мы извозчика возьмем.

У ворот Казанской части[35] сахарозаводчиков ждал высокий юноша в белом костюме и канотье.

– Павел Андреевич, мой секретарь, – представил юношу Забродский. – Паша, кликни-ка нам извозчиков.

– Действительно неплохо! – Веккер поставил на стол пивную кружку и обтер губы салфеткой. – Напоминает «Гинзбургер». Пивали?

– Нет, не приходилось. – ответил Кунцевич.

– Я вам пришлю дюжину. Ну, бог с ним, с пивом, давайте обсудим то дело, ради которого мы отнимаем ваше драгоценное время. Лев Соломонович!

– Да, – включился в разговор Забродский. – Так вот. При первой нашей встрече мне пришлось вас немного обмануть. Я знал, что инженер Горянский приехал в Питер. Кроме того, его ревизия была внеплановой.

– Так почему же вы этого нам не сказали? – возмутился сыщик.

– Дело вот в чем, – ответил за Забродского Веккер. – Двадцатого минувшего апреля отмечали мы тридцатилетний юбилей создания нашего товарищества. Собрали в Киеве торговых представителей со всего Отечества и устроили торжественный обед. Сняли лучший ресторан, заказали яства и напитки, произнесли все положенные в таких случаях речи и стали веселиться. Я сам на том обеде недолго был, не люблю я многолюдных сборищ, а вот другие члены правления сей крест от начала и до конца несли. А на следующий день, когда о банкете впечатлениями делились, один из них и обмолвился, что имел беседу с нашим саратовским представителем, и господин Хохлов похвалялся ему по пьяной лавочке, что приобрел недавно у себя в городе двухэтажный каменный дом. Подозрительным нам это показалось – на трехтысячное жалованье[36] так не разгуляешься. Стали мы наводить справки и выяснили, что, действительно, куплен был дом, только не самим Хохловым, а супругой его, Сильвией Константиновной. Кроме этого, они и собственный выезд завели на резиновом ходу. Все это нам очень не понравилось. В товариществе имеется ревизионный отдел, он периодически проверяет все наши отделения. Проверяли ревизоры и Хохлова, причем неоднократно проверяли, и ничего предосудительного не нашли. Вот мы и надумали послать в Саратов Горянского – человека честного и щепетильного, чтобы он свежим взглядом на все взглянул, а то вдруг у штатного ревизора глаз замылился. Или замаслился. О результатах ревизии он должен был сообщить лично Льву Соломоновичу – я и все другие члены правления разъезжались в отпуска.

– А почему Горянский поехал в Петербург, а не в Киев?

– Миней Моисеевич знал, что я в Киеве в ближайший месяц появляться не планировал, – сказал Забродский. – Мы заранее условились, что он прибудет ко мне в Петербург.

– Вы с ним встретились?

– Нет! Он сообщил телеграммой, что приедет 14 мая в половине двенадцатого вечера и явится ко мне с докладом поутру 15-го. Пятнадцатого он не пришел, вестей о себе не давал. Я подумал, что он задержался по каким-то неотложным делам, и сильно не беспокоился. Потом я, эх, чего греха таить, немного закутил и вспомнил о Минее Моисеевиче только утром 18-го. Я телеграфировал в Саратов и на всякий случай в Киев. Хохлов ответил, что лично помог ревизору разместиться в вагоне первого класса, а из Киева сообщили, что Горянский на службе не появлялся. Тогда я взволновался не на шутку. И тут на глаза мне попался газетный репортаж об убийстве на Петербургской и выставленной в прозекторской Обуховской больницы голове. Я поспешил в больницу, а потом к вам. Вот и все.

– Это понятно. Но ответа на свой вопрос о том, почему обо всем об этом вы нам не сообщили сразу, я так и не услышал.

Вместо Забродского опять ответил Веккер:

– Лев Соломонович не был уполномочен делать такие заявления.

Кунцевич усмехнулся:

– Не был уполномочен без вашего ведома выносить сор из избы?

– Можно сказать и так. Он объявил срочный сбор членов правления, мы прервали отпуска, провели совещание и решили сначала повторить ревизию, а уж потом решать, обращаться к вам за помощью или нет.

– Ну и что, обревизовали Хохлова?

– Всю предшествующую неделю лучшие наши бухгалтера, господин Забродский и ваш покорный слуга провели в Саратове.

– Судя по тому, что сейчас мы вместе пьем пиво, вы таки обнаружили недостачу?

– Нет. Недостачи мы не обнаружили. Все в целости и сохранности – и сахар, и вырученные от его продажи деньги, более того, мы обнаружили небольшой излишек – в банке лежало лишних 460 рублей. Да и документы все в полном ажуре.

– Так почему тогда вы у меня?

– Помните, вы нашли в клозете у подруги убийцы несколько листов, оставшихся от ревизионного отчета Горянского?

– Ну, конечно, помню!

– На последнем листе была подпись Минея Моисеевича. Мы для очистки совести и полного успокоения решили произвести ее экспертизу. Оказалось, что подпись подделана.

Кунцевич поднял на говорившего глаза:

– Кто же позволил вам, частным лицам, проводить такие экспертизы?

– Ну разумеется, экспертизу делали не мы. Мы лишь попросили следователя, а он любезно согласился, – говоря это, Веккер смотрел на коллежского секретаря глазами невинного младенца. – Сведущий человек установил, что подпись от имени Горянского выполнена не им, а иным лицом. Более того, печатный текст нанесен на лист после того, как на нем появилась подпись. В результатах исследования сомневаться не приходится – его проводил сам Буринский![37]

– Его вы тоже попросили?

– Ну разумеется. После того как мы получили его заключение, нам стало ясно, что дело темное, простите за каламбур. И вот – мы у вас!

– Да-с… – Кунцевич сделал большой глоток из кружки, съел соленую сушку и только потом сказал: – Теперь есть все основания полагать, что Хохлов все-таки что-то украл у вашего товарищества, и, кроме того, он не только вор, но и причастен к убийству.