– Ну да, – согласился Великанов. – Если бы он знал о моем существовании, думаю, не поскупился бы на подарок. На свинцовые примочки емкостью в пару магазинов.

– Свинцовая примочка… Надо запомнить. Тоже русская шутка?

– Тоже… У меня просьба. Я хочу участвовать в допросе Хана.

Адмирал на миг задумался, потом привычно улыбнулся:

– Не вижу препятствий.

Держали пленника в застенках военной контрразведки. Командир Хан был мрачен, на вопросы отвечал односложно, но не скрывал ничего. Великанов, сидя в сторонке, внимательно слушал беседу, предпочитая не встревать в нее.

– Почему вы откололись от генерала? – спрашивал военный следователь.

– Он встал на неправильный путь и предал идеалы.

– Вы хотели их вернуть?

– Да. Мы сильны истоками. Духовной жизнью предков. Наш девиз – жизнь за свободную Суньяму!

– Вы не жалеете, что вам пришлось предавать своих? И о таком итоге? – поинтересовался Великанов.

– Я не жалею ни о чем. Каждый на Земле должен пройти свой урок. Мой урок мне пройти до конца не дали. Не страшно – я пройду его в следующей жизни. Я реализую свое назначение. Я поведу за собой людей в будущее.

– Можно ли рассчитывать на славное перерождение после убийства лам? – усмехнулся военный следователь.

– У тех монахов была своя карма. Я – лишь ее орудие. Возможно, я освободил их от цепи перерождений. И в чем я должен каяться?

– А почему вы решили, что имеете право вести людей в никому не известное будущее? – спросил Великанов.

– Я увидел свое назначение в свете мандалы.

Когда разговор зашел о старинной вещице, захваченной им в монастыре, Хан заметно оживился и в подробностях рассказал, как завладел вещью. И как генерал отнял ее.

– Я много увидел, – Хан поднял глаза, лучащиеся сумрачной силой и убежденностью. – Я понял, что он обычный тщеславец и тиран. И что я могу стать выше.

Игорь Великанов, получивший недвусмысленные указания из Центра по поводу всех ситуаций, возникающих вокруг таких артефактов, заинтересовался этой темой.

– Можете ее описать? Нарисовать? – Он встал, подошел к следователю, взял у него бумагу и вместе с карандашом протянул арестованному. Следователь опасливо отодвинулся, прикидывая, что в руках опытного убийцы карандаш является смертоносным оружием. Но Великанов успокоительно поднял руку – мол, не бойся, я с тобой.

Командир Хан пару минут тупо смотрел на лист. Потом карандаш заскользил по бумаге – быстро и точно, как по волшебству. У «художника» было при этом какое-то отрешенно-целеустремленное выражение лица. Через некоторое время на листе возникли витиеватые узоры. Если они соответствуют действительности, то странно, что ему удалось запомнить их настолько точно.

– Куда генерал дел эту вещь? – спросил Великанов, забирая рисунок.

– Насколько я в курсе, он переправляет подобные предметы в Европу. Там у него есть посредник по теневым сделкам с антиквариатом. Он помогает ему продавать святыни. У этих людей нет святого в душе. И они хотели править нами… – Командир Хан схватился за шею и втянул глубоко воздух. – Он-ни не могу-ут.

Он сжал голову руками.

Следователь ошарашенно смотрел на него. Поняв, что клиент не в себе, крикнул стоящим у дверей гориллам из военной полиции:

– К доктору его!

Не дай бог, с арестованным что-то случится! Командир Хан нужен живым, здоровым и способным повторить перед телекамерой все то, что он сейчас наговорил о клике генерала Вэя.

– Живи в тиши, а в Центр грамотки пиши, – пробубнил под нос Великанов, поздней ночью направляя сообщение в далекую Москву, не ожидая особых последствий – информация не представлялась ему сколь-нибудь важной.

…Профессор Савицкий придерживался другого мнения. Он нашел, наконец, тот крючок, на который можно подцепить, а потом вытянуть затаившегося в черных пучинах кракена.

– Ну что, Влад, дождались, – сообщил он оперативному координатору проекта «Барьер-два».

– Странно все это, – произнес Зигмунд фон Рихтгофен. – Все помню в мельчайших деталях. Сорок пятый год, как вчера было.

– Почти семьдесят лет прошло, – произнес Савицкий.

– Возраст… То, что было вчера, тут же смазывается в памяти и становится несущественным. А давние победы и поражения будоражат кровь, подменяют реальность. Вот так люди становятся воспоминаниями о самих себе. Наверное, это и называется – жить прошлым, – с некоторой грустью произнес старый нацист.

Влад вытащил из нагрудного кармана рубашки белоснежный платок и протер вспотевший лоб. Кондиционер в помещении работал слабовато и не мог побороть хваленую европейскую жару.

Лето в Европе выдалось на редкость знойное. Солнце немилосердно жарило, заставляя жителей воевать с жарой при помощи кондишнов и льда из холодильников. Народ купался в фонтанах, изнемогал от зноя. Каждый день, как сводки боевых действий, по телевизору сообщали, сколько еще человеческих жизней унесло глобальное потепление. У многих не выдерживало сердце.

В доме Рихтгофена в небольшом бельгийском городке Жюме не было и следа старческой затхлости. Здесь царил идеальный порядок. Современная мебель, больше похожая на офисную, никак, казалось, не соответствовала званию профессора истории, самого пришедшего из другого, легендарного времени. Старых вещей не было вообще, если не считать тысяч книг; некоторые были закованы в благородные доспехи из сафьяновой кожи и украшены золотым тиснением. Они приютились на металлических полках в библиотеке, одновременно служившей и залом для приемов званых и незваных гостей.

Русича и Савицкого бывший гауптштурмфюрер СС принял довольно радушно. Он помнил некоторые давние обязательства перед советскими спецслужбами, не раз выполнял поручения советской разведки. Вот и теперь дисциплинированно согласился на встречу. Немцы старого поколения обычно верны своим обязательствам до гроба. Хваленая протестантская этика.

Он выглядел гораздо моложе своих девяноста с прицепом годков и обладал поразительной ясностью мысли и четкостью формулировок. Был по-военному подтянут, сухощав, с морщинистым, но каким-то упругим лицом. И только руки подкачали – плотно обтянутые кожей, узловатые, будто ветви дерева, немножко дрожащие. Да, старый нацист держался молодцом.

– Я отлично помню, как кончилась моя служба на благо рейха. До сих пор ощущаю кислый вкус во рту и вату в ушах, когда меня накрыло взрывной волной.

Посланцы «Пирамиды» были прекрасно осведомлены об этой истории. Савицкий дотошно изучил показания бывшего гауптштурмфюрера СС сотрудникам НКВД. Там и упоминалось о мандале желания – артефакте из груза, который оберфюрер Лиценбергер пытался спасти в последний для него день войны.

– Как же я был молод, – как-то ностальгически улыбаясь, произнес Зигмунд фон Рихтгофен. – И глуп.