«А ведь у них ничего не получится, – пришла простая мысль, – секрет, который настойчиво хотят выдать сорок человек, уже никакой не секрет. И потом, американцам, помешанным на своих диетах, вестфальский гороховый суп просто ни к чему. Их стошнит от одних жареных шкварок, не говоря о колбасках, копченостях и сливках…»

– Эй, Штирлиц! О чем вы задумались?

– Так, о разном.

– Высадите меня на лыжной базе имени Пятисотлетия Швейцарского Нейтралитета, – попросил пастор.

– Что это вы сменили место, пастор? – удивился Штирлиц. – Вы ведь раньше всегда останавливались в «Белоснежной Гвардии». Здесь же молодежная тусовка. В детство впали?

– Хочу попробовать немного экстрима, – стыдливо признался пастор. – Годы идут. Еще пару лет, и хулиганить на склонах будет поздно. А это, как говорят у вас, что-то отдельное!

Штирлиц одобрительно улыбнулся. Славный все-таки старикан этот пастор Шлаг. Физкультурник и хороший агент.

Штирлиц гнал машину на предельной скорости. Он пока не знал, как сорвать сепаратные переговоры, но чувствовал, что это в его власти. Пастор напряженно вглядывался в дорожные указатели.

– Тише, Штирлиц, тише, – беспокоился пастор. – Сейчас надо будет свернуть направо. И там километров десять, не больше.

Дети проснулись. Кэт поменяла им подгузники и достала бутылочки с молоком. Пастор, расплывшись в мечтательной улыбке, любовался заснеженными склонами. Показалась лыжная база.

– Вот мы и на месте.

– Вы-то да, – сказал Штирлиц. – А нам еще пилить и пилить. Давайте-ка, пастор, по-быстрому!

Штирлиц отвязал лыжи и скейт, вытащил из багажника чемоданы. Машина сразу же приподнялась на рессорах.

– Пастор с возу – кобыле легче, – пошутил Штирлиц. – Так у нас говорят.

Пастор Шлаг захохотал:

– Остряк вы, Штирлиц! Ну, езжайте! Дальше я сам донесу. Наставьте хороший нос этим паразитам немецкого народа!

Штирлиц крепко пожал пастору руку и пару секунд с благодарностью смотрел ему вслед.

– Куда теперь? – спросила Кэт. – В посольство?

– Не успеем. – Штирлиц посмотрел на часы. – Поедем сразу на вокзал. Я позвоню секретарю, пусть все документы привезет к поезду. И будешь ты снова Катя Козлова. Здорово, да?

Штирлиц подмигнул в зеркало заднего вида. Кэт застенчиво опустила глаза.

– Как мне второго мальчика назвать? Ганс-Дитрих не подойдет. Трудно ему с таким именем в Советском Союзе будет. Может быть, Георгий?

– Ганс – это Иван, – возразил Штирлиц. – Так и назови парня. А вместо Дитриха у него отчество будет. Эх, Катюха! Завидую я вам! Скоро на родине окажетесь! Пару лет на Колыме отдохнете – и по домам! А там грибные дожди, вишни до земли…

Кэт счастливо улыбалась, прижимая к себе малюток.

Скорый поезд Цюрих – Москва дал третий свисток.

Последние пассажиры потянулись из буфета к вагонам. Воздух наполняла та неуловимая дорожная смесь паровозного угля, машиного масла, духов, чемоданной кожи и плохих вокзальных котлет, которая с детства кружила Штирлицу голову, влекла в неведомые дали и в конце концов сорвала его с места и сделала разведчиком.

– Кать, ты извини, – смущенно сказал Штирлиц. – В лесу как-то неловко вышло. Ни туда ни сюда. Этот пастор…

– Ах ты мой милый, глупый Штирлиц, – нежно сказала Кэт. – Я все понимаю. Война. Ну ничего. У нас все еще впереди.

«На что она намекает?» – обеспокоился Штирлиц, но Кэт уже тянула губы для поцелуя. Штирлиц ловко подставил щеку. Вагон скрипнул и тронулся с места. Кэт вскочила на подножку и замахала рукой. Штирлиц шутливо отдал нацистский салют.

Вот и все. Пора возвращаться.

Возле американского посольства Штирлиц притормозил. Долгие размышления откристаллизовались в совершенный по своей простоте план.

Морской пехотинец преградил ему дорогу.

– Посольство закрыто, – сказал он. – Вы немец? Сепаратные переговоры начнутся в девять часов.

– Плевать я хотел на ваши сепаратные переговоры, – весело сказал Штирлиц. – Но для господина Даллеса у меня есть важное сообщение. Передайте, что его ждет полковник Исаев!

Морской пехотинец ахнул. Сказав несколько слов в рацию, он смущенно попросил автограф.

Через минуту, на ходу застегивая подтяжки, по лестнице сбежал Аллен Даллес.

– Исаев собственной персоной! – воскликнул американский разведчик. – Сто лет, сто зим! Ну, здорово, шельма!

Друзья обнялись.

– Я на минутку, – сказал Штирлиц. – Нужно возвращаться в Берлин.

– Эх, Исаев, когда же мы с тобой наконец посидим?! – искренне огорчился Даллес. – Выпьем за Сталина, выпьем за Рузвельта, а?

– Гитлера добьем, тогда и отметим. А теперь слушай меня внимательно. Сейчас к тебе на сепаратные переговоры приедут человек сорок важных шишек.

– Да уж, знаем! – удовлетворенно сказал Даллес. – Обещает быть полный аншлаг. Везут какой-то необыкновенный суп.

– Вот именно – необыкновенный. Прежде чем идти на уступки, ты передай в Центр инструкцию, как сварить этот суп.

– Разумеется.

– И когда суп будет готов, пусть проверят в нем уровень холестерина. И все. Больше ничего.

– А что такое? – обеспокоился Даллес. – Суп слишком калорийный?

– Калорийный! – хмыкнул Штирлиц. – Не то слово! Впрочем – сам все увидишь. Ну, прощай, дружище! Мне пора!

– Счастливой дороги, полковник! Спасибо за информацию.

Через несколько километров после немецко-швейцарской границы Штирлиц свернул на проселочную дорогу и остановил машину под раскидистым каштаном. Нужно немного поспать. Напряжение последних суток и ночь за рулем давали о себе знать.

И вот уже Штирлиц, наш вечный разведчик, спит, подперев голову рукой.

Ему снится бабушка Мария-Терезия Ивановна. Грузно наклонившись над столом белоснежным фартуком, бабушка наливает ему большую миску густого горохового супа. «Ах, мой милый Августин, Августин», – играет рядом пластинка. Бабушка щербато улыбается и подбирает серебряной ложкой края тарелки.

Штирлиц еще не знает, что Холтоф выжил при бомбардировке и сообщил начальству, что никакой русской радистки в гестапо привезено не было. Подосланный к жене молодой штурмбаннфюрер тоже сумел кое-что выведать против Штирлица. Сдал своего старинного друга и Аллен Даллес, имея в виду планы на послевоенное устройство Европы.

В Берлине Штирлица ждет, казалось бы, неминуемый провал.

Но все равно он выкрутится. Он Штирлиц.

Через двадцать минут он проснется и поедет в Берлин.

Если бы греческая цивилизация, подобно легендарной Атлантиде, целиком погибла без следа и навсегда исчезли из памяти потомков Илиада и Одиссея, храм Аполлона и статуя Дискобола, Еврипид и Пифагор, но выжил хоть один человек, который сумел бы сохранить и передать людям рецепт греческого салата, то и тогда греческая нить в мировой культуре осталась бы весьма заметной. Что говорить сейчас, когда эллинизм лег в основу мироустройства, а десятки разновидностей греческих салатов готовят во всех концах света.