сейчас нежиться, – ругнулась Лиза, ощущая себя чрезвычайно усталой и просто желая вернуться в постель.

Может, ребенка и оставить можно. Поговорю с Бобом.

Было холодно, и она потерла предплечья. Мурашки на коже вызвали еще больший озноб. Она двигалась безо всякого шума скрипучих половиц – пассаж с покатым изгибом уж очень смахивал на кишечник, использующий перистальтику, чтобы пропустить ее через себя. Славная аналогия, чего уж там. Даже картины на стенах мало отличались по сюжетам и стилю – никаких тебе портретов с запоминающимися взглядами или улыбками.

Она наклонила голову, прислушиваясь, все еще улавливая музыку. Пение звучало не ближе и не дальше, чем прежде. Пол с его дурацкими изгибами так и норовил уйти из-под ног. Конечно, это имело смысл; некоторые этажи оснастили пандусами для брата-инвалида. Но лифта не было, поэтому бедняга в инвалидной коляске просто… что, ездил вверх-вниз, как чертова черепашка Бентли?[11]

Лиза решительно подошла к ближайшей двери, налегла на ручку – открыто. Ей вовсе не требовалось убежище – просто хотелось посмотреть, что в здешних комнатах может в принципе ожидать. Ничего особенного – темнота, пыль. Не стоило и проверять. Вот на что обратить внимание определенно стоило – на то, что она почему-то не видела больше конец коридора за поворотом. Пассаж будто замкнулся в кольцо, водя ее кругами. Одна лишь идея подобного поворота событий заставила Лизу нервно хихикнуть… и тут же страх (ну, может, не прямо-таки страх, но испуг, легкая оторопь) холодным пальцем неприятно ткнул ее под ребра. Сгнивший молдинг многозначительно потрескивал – а стены-то, видать, сплошь в трещинах, уже и воду пропускают. Она снова чихнула и начала кашлять, чувствуя, как к горлу подступает кровь. Никак не выходило отдышаться.

И где теперь та другая лестница? Черт. Пора возвращаться – сперва к Кэти, потом, в перспективе, к Бобу. Акустика тут, конечно, совершенно бредовая. Будто специально под аттракцион строили. Этакий карнавальный дом с привидениями на пирсе Джерси, где все поскрипывает и рождает абсурдное эхо, и где играет ненавязчиво джазовый саундтрек. Где убийца, живущий с тобой в одном доме, прячет истинное лицо за улыбчивой маской…

Что, если его сестра никого не убивала? Вдруг это ЕГО рук дело?

Мальчик одиннадцати лет, размахивая топором, убивает всю свою семью?

– Чушь, быть такого не может, – процедила Лиза сквозь зубы. Он не смог бы убить всех. Невелика задача – обезвредить одиннадцатилетнего мальчишку, хоть он и трижды с топором. – Боже, да чем тут так… воняет! – Она прикрыла нос и рот; воздух казался таким тяжелым и затхлым. В доме ужасов уже не так весело, если его не проветривать… если в нем до сих пор, после стольких лет, пахнет трупами, мертвечиной.

Все-таки то был страх. Не мимолетный испуг и не оторопь.

Слезы покатились по щекам, и Лиза поняла, что теряет над собой контроль. Может, Кэти приспичит в туалет, она выйдет и найдет ее? И приведет за руку обратно в ту ужасную спальню, сейчас казавшуюся сущим спасением. Ускорить бы немного шаг… Главное – не срываться на бег. Не бежать и не паниковать, чего бы это ни стоило. Паника – это финиш.

Кто-то стоял у нее за спиной.

Ну, возможно. Пока еще совершенно не точно. Может быть, это лишь дружелюбная черепашка (по имени Бентли, почему бы и нет). Или душа ребенка, живущая внутри нее и ожидающая подходящую жертву, чье тело можно занять – и жить вновь. Или злой мертвец, или двойник-Лиза, чья рука сейчас парит у нее над плечом, – Лиза-два, надеющаяся на то, что Лиза-настоящая, Лиза-один, заглянет ей в глаза и одним лишь взглядом объяснит, правильно ли она живет эту жизнь.

Тяжко дыша, Лиза трусила по коридору. Ну уж нет, никаких советов для жалкой копии. Пусть выкусит. Да и что это за мысли? Это кто угодно, только не она сама. По сути, вариантов всего два – можно сразу и уточнить. Вслух, громко, как это делают взрослые…

– Кэтлин? – прошептала она. – Джейкоб?

Осторожно обернувшись, Лиза уставилась на катящееся следом инвалидное кресло.

Оно пустовало – но неприятный болезненный смех вдруг ворвался ей прямо в ухо.

Глава 16

Джейкоб вспомнил.

Утром солнце напоминало огненный шар, розовато-золотистые снопы его света не могли не внушать благоговейный трепет. Сияние, осыпающее мир жгучими веснушками, заставляло его щуриться и ослепляло всякий раз, когда он ковылял в темный дом за новой пачкой чипсов и банкой вишневой колы.

Глядя на эти огромные облака, несущиеся по небу, такие же мягкие и манящие, как поцелуи его сестры, он знает, что мир вот-вот изменится. Острая синева неба так прекрасна; густые ветви больших деревьев, возвышающихся на сто футов над головой, будто бы тянут к нему любящие руки, но у него мурашки по коже. Со всех сторон его окружают гигантские стволы, навечно укоренившиеся в каменистой земле. Повсюду – листья на ветру, сносимые сюда из чащи, вздымаемые вихревыми течениями, тянущиеся потоком, закручивающимся лениво в воздухе. В середине августа жарко, идеальный день для игр.

Они лежат рядом, все трое, точно в той очередности, в какой и прибыли в этот мир, – по-другому быть не может: Первый, Вторая, Третий. Джозеф, Рейчел и Джейкоб лежат на большом пляжном полотенце. Тридцать пальцев опущены в пруд; двадцать из них время от времени дергаются, шугая мелких рыбешек.

Вода прозрачная, такая чистая, что, даже когда поднимаешь ногой ил на дне, он лишь на мгновение задерживается – и снова оседает, словно его тянет вниз. Восемьдесят футов вниз – в центре, так сказал им папа; глубокий, получается, пруд. Джейкоб плавал на пару с сестрой – Рейчел парила над ним в воде, но порой они оба касались дна, кружась вокруг друг друга, как вымпелы.

По утрам они, раздеваясь догола и ложась на берегу, делились секретами. Зачастую уединение Стоунтроу огорчало их, но бывали и неплохие времена. В городе все же хватало своих потрясений. Вспомнить хотя бы тот неудавшийся заговор с похищением Джозефа или сумасшедшего, затащившего Рейчел в машину, которая заглохла в паре кварталов от того места, где он на нее напал, – девочке удалось сбежать, отделавшись лишь разбитым носом. Остров был куда более безопасным местом – здесь не было наглых поклонников их отца, приходивших с подозрительными прямоугольными штуковинами, завернутыми в крафт-бумагу (то ли первыми изданиями на подпись, то ли чем-то куда менее безобидным; порой при одном только виде этих людей хотелось вызвать полицию и саперов разом).