Его отец однажды написал одно ужасно дурновкусное предложение: «Если в Раю мы будем единственными богами, тот станет Адом».

Джейкоб не смог сдержать улыбку, когда Офелия снова моргнула, глядя на него: блоп-плоп. Он понял, что наконец-то присоединится к прочим членам своей семьи, и хотел бы только сказать им сейчас, что ему никогда не везло из-за того, что он остался в живых. Он надеялся, что они не будут продолжать обижаться на него там, по другую сторону ада.

– Я призрак.

Перепончатые пальцы Офелии убрали волосы с его лба. Джейкоб больше не слышал собственное дыхание, и пульс его, казалось, отбивал невероятно медленный ритм. Глядя на свои руки, потирая их друг о друга, он больше не отличал собственную жизнь от смерти.

– Ты – Легион, потому что больше всех отдал. – Громкое рычание и смех, казалось, подтверждали ее убеждения. – Мы – твоя семья; мы здесь ради тебя. Мы всегда были здесь и ждали.

Конечно ждали. Джейкоб поднялся на ноги и снова упал, недоумевая, почему всем прочим мертвым силы не занимать, а он лишь слабо трепыхается, еле ворочается. Музы подходили к нему и преклоняли колени, гарцевали и ерзали в траве. Он спросил:

– Что Рейчел сделала с головами?

Длинные локоны Офелии развевались на ветру и падали ей на лицо, и она заправила пряди за уши. Голосом, полным преданности и совершенно нечеловеческого благочестия, она изрекла:

– Ты должен отдохнуть, Люцифер. Ты близок к смерти.

Он свернулся в грязи, как змея, и зашипел:

– Никогда не называй меня так.

Музы отступили. Офелия отшатнулась от него и продолжала отступать, пока не оказалась по грудь в воде. Ее нижняя губа дрожала, большие золотистые глаза стали еще шире, когда ручейки прудовой ряски и дождя потекли по ее носу и мягким чешуйкам на подбородке.

– Но ведь…

– Это не мое имя.

– Оно твое.

– Нет, это ложь, которую вам рассказали мои брат и сестра. – То, что он был одним из умерших, успокоило его, даже когда его гнев принял более существенную форму. – И я уничтожу их за это.

Хнычущий вскрик Офелии взбудоражил остальных в темноте. Он слышал, как они все заскулили, страшась предстать перед носителем света, Люцифером. Дева из пруда закрыла лицо тонкими пепельными пальцами, боясь смотреть на него. Деревья шумели; карабкаясь по веткам, музы спасались, разбегаясь кто куда, заставляя ветки трещать. Мускус наполнил его легкие, окончательно заглушив аромат лилий его матери. А потом – только нарастающая тишина из их глоток: Воробья, Оленя, Опоссума, Дрозда, Кардинала, маленькой рыженькой Лисы, которую Джозеф научил смеяться, и того Енота, что приглянулся его сестре.

Он все глубже и глубже погружался в воду и шел по пруду, пока снова не очутился рядом с ней. Каким эгоистичным отцом он оказался – даже хуже, чем его собственный. Он поднял подбородок Офелии и взял ее за руку, ведя деву обратно к берегу. Он снова обнял ее и спрятал лицо в ее гладкой шее, страстно целуя ее. Она ответила ему легким стоном.

– Я подвел тебя и остальных, – сказал он, не зная, что имеет в виду. Музы хлопали и причитали, плескалась вода в пруду. – Я слишком слаб. – Пальцами он зашарил по груди, ища отсутствующее ребро, неуверенный в том, кто он сейчас и кем был когда-либо. – Я не знаю, почему моя семья умерла, почему я должен быть мертв. – Сунув пальцы в рот, он впился в них зубами и ощутил вкус собственной крови, ядовитого, но такого необходимого алхимического компонента, полного тайн, загадок, райских и сатанинских чудес.

Она схватила его за руку, припала к укусу губами.

– Помнишь, как мы предавались любви? – спросила она, украдкой посасывая кровь. Луна зажгла ее желтый взгляд.

– Да, – сказал он, и все вокруг застонали. Это ведь было начало – как раз перед тем, как пришло то, что уничтожило его семью. – Я помню.

Глава 15

Так бывало иногда, в плохие ночи, когда нападали приступы паники и рассевшиеся по углам тени переставали быть всего лишь тенями. Может, конечно, во всем виноват был легкий приступ астмы, но сейчас Лизе казалось, будто все ее первые неуклюжие любовники школьных времен навалились разом – слюнявыми поцелуями перекрывая дыхание, кусая груди, будто голодные младенцы, делая все совершенно не так, как ей хотелось бы, пусть она и убеждала себя порой, что именно это ей нужно.

– Ч-черт, – просипела она.

Лиза снова чихнула; пыль в затхлой комнате раззадорила ее аллергию, но Кэти ей запретила открывать окно больше чем на пару дюймов, боясь простудиться. Подруге такое было свойственно – резкие переходы от максимальной расхлябанности к роли бабки с обсессивно-компульсивным расстройством. Видимо, сильно в нее въелся запрет на открытие окон в лечебнице – можно подумать, даже если начнешь возиться с защелкой, на тебя тут же наведут луч прожектора, а там, чего доброго, еще и стрелять начнут.

Да, та еще смешная фигня. Впрочем, стоит ли ожидать лучшего в доме, где когда-то головы катились с плеч и проливались реки крови? У Лизы это обстоятельство все никак не шло из головы, и теперь она даже жалела, что не прочла книги Боба. Какая-никакая, а все же – подготовка. Непрошеный образ голов, катающихся по дому, будто шары для боулинга, не переставал занимать ее воображение. В таком-то доме поверишь, хочешь того или нет, в любую чушь из фильма ужасов, особенно если неподалеку – симпатяга-парень слишком уж невинного вида, относящийся к людям как-то чересчур подозрительно. Да… мурашки по коже, мать их так.

И еще этот запах.

Лиза поворочалась. Врезала кулаком по перьевой подушке, подняв еще больше пыли, – пришлось отвернуться, прикрыть лицо. Чихнула пять-шесть раз подряд. Попыталась хоть как-то облегчить свои муки, поудобнее устроившись. Интересно, выгадает ли что-нибудь Кэти от этой авантюры? Помогла ли она ей в долгосрочной перспективе – или сделала лишь хуже? На некоторое время мысли Лизы задержались на Бобе, но она погнала их прочь – где Боб, там и образ ребенка.

Оно давно уже не давало ей покоя, это призрачное младенческое личико – с беззубой улыбкой совсем как у Боба, с узнаваемыми носом и выпуклым лбом… и прядью ее рыжих волос. Слюнявые губы чмокают, ручки тянутся вверх и хватают воздух. Лиза видит и себя в этом наваждении – со спины, идущей к ребенку. Вот она снова стоит позади себя самой и наблюдает, что будет дальше, не в силах сказать, что