хочет всего, кроме того, что у нее уже есть. И что это даст Джейкобу, если она оставит его тут, увезя Джозефа?

Джозеф с закрытыми глазами только притворяется спящим – на деле он весь лучится живой, недреманной яростью. Вены на его руках, груди, шее и члене пульсируют от гнева. Ритм его дыхания неровный, он прислушивается к каждому жесту, когда Рейчел тянет за прядь мокрых волос Джейкоба и накручивает ее на палец.

– Если ты хочешь знать, чего я на самом деле желаю в глубине души, я тебе скажу.

– Да, расскажи мне.

– Ты уверен?

– Да, я уверен.

– Я скажу тебе, если ты будешь уверен.

– Да, я слушаю.

Она замечает мурашки на розовом ореоле соска, вытирает оставшиеся капли с груди уголком полотенца. Джейкоб наблюдает, очарованный текстурой ее грудей, как шевелятся, колышутся и меняются в зависимости от температуры и положения эти мешочки плоти. Время от времени она позволяла ему прикасаться к ним, но никогда – достаточно долго, чтобы удовлетворить его любопытство или возбуждение. Да и это было бы невозможно, в любом случае.

– Я хочу сбежать, – говорит она.

Это не ответ, и он понимает, что она только начала свою речь.

– Сбежать?.. – тупо повторяет он.

– Ага.

Его нижняя губа тревожно кривится. Из всех них Рейчел – единственная, перед кем открыты некие реально непредсказуемые дороги.

– И куда бы ты отправилась?

– Куда угодно. Какая разница. Лишь бы здесь не торчать. Мы богаты, мы знамениты, мы должны быть на Манхэттене, в Ист-Виллидж, по крайней мере – в Лос-Анджелесе. Там, где много клубов и все такие из себя эмансипе.

– Эманси-что?

– Мы могли бы бродить по съемочным площадкам этих дерьмовых фильмов, которые снимают по папиным книгам. Его ведь приглашали сыграть камео – почему он не мог взять нас с собой? Если бы он только давал больше интервью – черт возьми, его постоянно о них просят. Но ему подавай эту вот глушь, пыльный чердак. Какой там, мать его, Голливуд.

– Прости, но… эманси-что?

– Почему бы не жить в высотке, в пентхаусе на Пятьдесят девятой улице? Почему бы не ходить на вечеринки с кинозвездами и знаменитостями? Ты понимаешь, о чем я, Третий? Нет, куда уж тебе. Помнишь, как я выклянчила у отца то дорогущее платье? – Вытянув руки перед собой и закрыв глаза, она встала и выписала несколько сбивчивый танцевальный пируэт. Полотенце собралось складками у ее ног, слегка влажная кожа блестела на свету. – Почти как у Вивьен Ли в «Унесенных ветром». Малиновое. Мне ведь даже некуда теперь его надеть. И это – при всех наших деньгах! Что за сумасбродство хреново! У нас должен быть свой огромный бассейн, и открытый танцпол, и гигантская беседка, где оркестр из сорока музыкантов всю ночь будет…

Она не договорила, что именно будет исполнять оркестр, – Джозеф бросился вперед и ударил своими огромными кулаками по воде, заставив Рейчел замолчать. Он зарылся руками в ил, зачерпнул кучу грязи, подбросил ее в воздух. Это всего лишь дало о себе знать его бессилие, конечно, – но когда близкий человек у тебя на глазах срывается, это всегда вгоняет в оторопь. Есть что-то пугающее, но странно обнадеживающее в его срыве – в том, что бурлящая ярость наконец-то нашла выход. В его голосе полно всего того, чего раньше не было и в помине: страсти, душевной боли, надрыва.

– Знаешь, сестрица, лучше бы тебе заткнуться! – кричит он на Рейчел.

Та усмехается. Почти ничто не может помешать ей изобразить эту кривую насмешку на лице. Она такая великолепная, но уже в ту пору – желчная, болезненная почти во всех своих проявлениях, циничная. Джозеф продолжает швыряться грязью. Рейчел уже готова сцепиться с ним рогами – улыбка обнажает все больше зубов, превращаясь в плотоядный, бесшабашный оскал. Без любопытства, лишь подтверждая, что вызов брошен, она задает Джозефу вопрос:

– В чем твоя проблема?

– Тише, тише, – стремится утихомирить их Джейкоб, но они оба поворачивают в его сторону головы и чуть ли не в унисон выкрикивают:

– Молчи!!!

Джозеф двинулся из воды в своей обычной манере – лежа на спине, головой вперед, придавая себе ускорение руками. Его пенис, будто какая-то зловещая рыбина, поднялся над гладью пруда. Очутившись на берегу, он заговорил, тяжело дыша:

– Ты как какая-то дурная малолетка. О херне фантазируешь. Оркестр, Ист-Виллидж, звезды, съемочные площадки – ты просто какая-то самодовольная сука, когда обо всем этом талдычишь. И то платье смотрится на тебе дико, ты уж поверь. Оно старомодное, и тебя в нем на любой тусовке подняли бы на смех.

– С каких это пор ты у нас – эксперт в вопросах моды?

– С тех же, с которых ты всех учишь, как правильно надо жить!

– Ну надо же. – Ее губы надуваются, скулы проступают из-под кожи, а вертикальная морщинка между припорошенными пыльцой бровями превращает лицо из злобной маски в трагическую. Она будто бы передумала продолжать перепалку. – Что ж, Джозеф, ты такой умный. Но, поверь, не все в этой семье готовы все время сидеть на месте.

– Да пошла ты. – Джозеф понял, куда она клонит.

– Гордишься тем, что выше простых желаний? Или просто завидуешь?

– Заткнись, Рейчел.

– Сам заткнись.

Джейкоб вздыхает, вскакивает с места и встает между ними бывалым дипломатом; бедром по пути случайно задевает голый зад сестры. Влага на плечах Рейчел сияет, словно россыпь бриллиантов. Джейкоб открывает рот, но безуспешно – афористические мудрости в духе отца не слетают с языка, одно лишь горькое молчание разлито в воздухе. Глядя на Джозефа с презрительной насмешкой, Рейчел снимается с места и ныряет в пруд – почти не создавая ряби и не тревожа рыб, которые мирно пасутся у кромки берега, наблюдая за их бессмысленными перебранками.

– Ты испорченная сука, – бросает Джозеф.

По непонятной ему причине, без каких-либо эмоций, не обдумав даже этот выпад как следует, Джейкоб наклоняется – и плюет на своего брата.

– Ты просто озлобленный мудак, Джо, – припечатывает он.

Карающая рука, как всегда, железная. Джейкоб пробует резво вскарабкаться по грязи, но делает это недостаточно быстро – сграбастав его за мягкую плоть между шеей и плечом, Джозеф в один могучий рывок опрокидывает брата наземь. Джейкоб кричит; боль настолько сильная и слепящая, что крик выходит негромким, придушенным, больше похожим на птичий писк.

Джозеф притягивает его еще ближе, другой рукой хватает за лодыжку. Ненависть, всегда ощутимая, наконец-то воплотилась в жизнь; мышцы груди Джозефа пульсируют, как животные, оживающие под кожей, когда он поднимает своего младшего брата над головой, подобно кукле из папье-маше, и