— Они оставили вам это! Как вы это объясните?

— Айе Диос, кабальеро! Это и меня удивляет! У меня с собой было золото и эти часы. Они очень дорогие, как можете видеть сами.

Старый джентльмен вытащил большие, похожие на хронометр часы, украшенные драгоценными камнями и золотой цепью. Очевидно, они стоили несколько сотен долларов.

— Оставили это и деньги тоже, — продолжал джентльмен. — Но какая мне разница, если они забрали моих мучачас? Побрес ниньяс! [32]

— Они забрали только их? — спросил я. Этот эпизод начинал интересовать меня своей необычностью.

— Да.

— И больше ничего? А другие пассажиры в дилижансе? Им тоже оставили кошельки?

— Другие пассажиры! Их не было, сеньор капитан. Нас было четверо, как я и сказал, моя семья и падре. Еще два-три джентльмена хотели отправиться с нами из Пуэбла. Но они мне не были знакомы, их внешность мне не понравилась, и я закупил все места в дилижансе. Думаю, они отправились вслед за нами в другом экипаже. Теперь я сожалею, что их не было с нами. Могло бы быть лучше. Хуже — не могло.

— Но падре, о котором вы говорите, что стало с ним?

— Карамба, сеньор! Это самое удивительное! Они и его забрали! После этого разбойники позволили мне продолжать путь. Но священника заставили идти с собой. Какой скандал для нашей святой церкви! Надеюсь, это приведет к отлучению всех разбойников в Мексике и предаст их вечным мукам, которых они заслуживают. Вот что значит становиться республикой! Совсем не так было в прежние времена, когда Испания присылала нам вице-короля. Тогда не было разбойников, этих наглых сальтеадорос, которые лишили меня моих, дорогих дочерей! Ай де ми! [33]

— А чего вы ждете от генерала? — спросил я, когда старый джентльмен немного успокоился после вспышки горя.

— Сеньор, — ответил он, — мы все слышали о гуманности американского генерала. Хотя он и враг нашей страны, мы уважаем егоза сочувствие к побежденным. Попросите его принять близко к сердцу мое несчастье. Я знаю, вы это сделаете. Попросите послать отряд драгун и освободить моих девочек. При виде ваших храбрых солдат разбойники разбегутся, и бедные мучачас вернутся к горюющему отцу. О, добрый капитан, не отказывайте мне! Вы моя единственная надежда!

Хотя рассказ отца, так жестоко разлученного с детьми, способен вызвать сочувствие сам по себе, я, может, не был бы так взволнован, если бы не личные воспоминания.

В том, что он мне рассказал, не было ничего странного. Хотя, возможно, и не самый обычный случай в Мексике. Тем не менее, я заинтересовался бы им не больше, чем, скажем, рассказом о том, что на улицах Лондона — например, на Блумсбери-стрит — женщину остановил оборванец-грабитель и отобрал носовой платок, сумку для карточек и флакон с нюхательной солью.

Вся эта история лишь усилила боль от воспоминаний об убитом друге и ненависть ко всему братству сальтеадорос. Но к этому примешивалось и другое чувство, которое мне трудно объяснить. Во внешности старого дона было что-то трогательное, хотя говорил он элегантно и с выразительностью образованного человека.

Я не пытался сопротивляться этому чувству. Напротив, сразу решил передать его просьбу генералу и подкрепить ее всем своим влиянием, насколько это возможно. Я был уверен, что теперь мне представится случай наказать бандитов — пусть не тех, что убили моего друга, но и эти вели бы себя не лучше, если бы представилась возможность.

Прежде чем перевести генералу рассказ, я решил, что пора узнать имя просителя.

— Как вас зовут? — спросил я, глядя ему в лицо. У меня было смутное впечатление, что я где-то уже его видел. — Вы ведь не назвались? Генерал может захотеть узнать ваше имя.

— Эусебио Вилья-Сеньор, аль сервисио. [34]

Я вздрогнул, как от выстрела. О! Какие воспоминания вызвало у меня это имя!

Я мгновенно вернулся мыслями в Город Ангелов, на Калье дель Обиспо, вернулся к своей печали. А ведь мне уже начинало казаться, что я от нее излечился!

С усилием я подавил свои эмоции, или, по крайней мере, их внешнее проявление.

Поглощенный собственным горем, дон Эусебио ничего не заметил, а генерал был по-прежнему погружен в свои стратегические размышления.

Теперь я был глубоко заинтересован в деле просителя и не стал больше терять времени. Я использовал все красноречие, каким обладаю. Наша объединенная мольба была услышана, и мне было разрешено преследовать любую шайку разбойников, какую выберу.

Нужно ли говорить, что мне нетрудно было сделать выбор?

Глава XXVIII. НЕПОСЛУШНАЯ ДОЧЬ

Не стану пытаться описывать ту черную бурю, которая бушевала в моей груди, когда я вышел из президентского дворца.

Дон Эусебио шел рядом со мной. По приказу генерала он отдал свое дело в мои руки и себя самого — в мое распоряжение.

Узнав его имя, я ощутил острую боль: заново открылась рана. И боль происходила не только от услышанного рассказа. И не только от мысли, что Долорес Вилья-Сеньор сейчас в руках жестоких бандитов! Такую же боль, а может, и большую, причиняла мне мысль о том, что сеньорита принадлежит Франсиско Морено!

Со стыдом признаюсь, что на какое-то мгновение почувствовал даже удовлетворение! Ревность и гнев были живы в моем сердце!

Но такие неблагородные мысли недолго занимали меня. Вскоре они сменились другими, более чистыми н святыми. Ожили рыцарские чувства. Слабая женщина во власти диких, развратных людей — не одна, две женщины, но я мог думать только об одной. Она уведена разбойниками в какое-то отвратительное убежище, и там сейчас идет похотливый кутеж.