и насколько глубоко они связаны с Линией Горечавки — это ему было неведомо. И он не знал, можно ли доверять остальным Сторонникам. — Она помолчала. — Он доверял мне и другим. Но не всем.

— Но Овсяница говорил со мной о Великом Деянии, — сказал я. — Мол, всем нам нужно объединиться, чтобы воплотить его в жизнь.

— Он считал, что так будет лучше всего. Но вполне возможно, он прощупывал тебя — вызывал на откровенность, хотел выяснить, какие у тебя мысли на этот счет.

Чина взглянула на бурлящее море, испещренное сотнями открывшихся в коре планеты вулканических жерл. Мы смотрели с головокружительной высоты — остров отделился от сбора и медленно поплыл в космос, толкаемый огромными двигателями, которые я установил в его каменном основании. Взрыв оружия Критмума разнес окрестные острова, их обломки рухнули в море. Оставшийся после главного острова кратер стремительно заполнился водой, и теперь ничто не указывало на то, что он вообще когда-то существовал.

Празднество закончилось.

— Он подозревал, что в преступлении замешан кто-то из Сторонников, — продолжала Чина. — Но не мог исключить и участия кого-то постороннего, спящего агента, которого никто не мог бы заподозрить.

— Наверняка он подозревал нас с Портулак, — сказал я.

— Возможно. Все-таки вы много общались друг с другом. Могу лишь сказать в утешение, что вряд ли вы были единственными подозреваемыми. У него могли быть сомнении даже насчет Критмума.

— Что теперь будет с Великим Деянием?

— Это вопрос не только Линии Горечавки, — ответила Чина. — Но полагаю, многие будут настаивать, чтобы его положили под сукно на несколько сотен тысяч лет. Пока не остынут страсти. — В ее голосе появились грустные нотки. — Овсяница пользовался уважением, и у него было немало друзей вне нашей Линии.

— Я его ненавидел, — сказал я.

— Вряд ли его это волновало. Всерьез Овсяницу заботила только судьба Линии. Ты правильно поступил, Лихнис.

— Я его убил.

— Ты спас всех нас. И Овсяница тебе за это благодарен.

— Как ты можешь знать? — спросил я.

Она приложила палец к губам:

— Я знаю. Разве тебе этого мало?

Чуть позже мы с Портулак стояли в одиночестве на самом высоком балконе центральной башни острова. Остров поднялся на такую высоту, что оказался бы за пределами атмосферы сбора, если бы атмосфера сохранилась.

Далеко внизу сквозь подрагивающую пелену защитного пузыря было видно, как корчится в агонии моя планета. На нее сыпались яростные удары — ежеминутно падали по крайней мере два, а иногда три или четыре астероида. Взрывы рассеяли большую часть атмосферы, и в небо на тысячи километров взмывали по параболе оплавленные куски литосферы с огненными хвостами. Чем-то это напоминало корональные арки звезды позднего типа. Океан исчез, превратившись в пар и пыль. Сотрясения от многочисленных взрывов уже нарушили тонкий механизм магнитогидродинамического ядра. Сохранись на планете место, где все еще была бы ночь, там наверняка шикарно смотрелось бы порожденное магнитной бурей сияние. На миг я пожалел, что сделал такое сияние частью всего представления.

Но жалеть было поздно. И я знал, что в следующий раз это будет уже не моя забота.

Портулак взяла меня за руку.

— Не грусти, Лихнис. Ты отлично справился. Прекрасный финал.

— Думаешь?

— Об этом будут говорить еще миллион лет. То, что ты сделал с теми китами... — Она с нескрываемым восхищением покачала головой.

— Не мог же я позволить, чтобы они остались в океане.

— Это был чудесный момент. Если забыть обо всем остальном... Хотя и сейчас не так уж плохо.

Мы помолчали, глядя на череду взрывов. В мантии планет уже возникали трещины — сверкающие, как солнце, раны величиной с континент.

— Я создал нечто, а теперь разрушаю его. Тебе не кажется, что это слегка... по-детски? Овсяница наверняка бы не одобрил.

— Не знаю, — ответила Портулак. — Вряд ли эта планета имела шансы нас пережить. Она была создана, чтобы существовать в конкретный момент времени — как песчаный замок или ледяная скульптура. Была — и нет. В том-то и состоит ее красота. Кто бы восхищался песчаными замками, если бы они существовали вечно?

— Или закатами, — сказал я.

— Только не начинай опять про закаты, — взмолилась она. — Я думала, ты полностью избавился от подобных мыслей.

— Так и есть, — кивнул я. — Окончательно и бесповоротно. А сейчас я думаю над совершенно другой темой моего путешествия. Это не будет иметь ничего общего с закатами.

— Вот и хорошо.

— Что-нибудь вроде... водопадов.

— Водопадов?

— Сама знаешь, они есть почти повсюду. На любой планете с неким подобием атмосферы и неким подобием поверхности рано или поздно возникает нечто похожее на водопад. Если не особо придираться к тому, что подразумевается под словом «вода».

— Вообще-то, мне нравятся водопады, — сказала Портулак. — Помнится, видела один в пути... высотой десять километров, из чистого метана. Я стояла под ним и чувствовала исходящий от него холод. Вполне хватило, чтобы дрожать от восторга.

— Вероятно, его давно нет, — с грустью проговорил я. — Они живут недолго — по сравнению с нами.

— Но ты наверняка найдешь водопад даже получше того.

— Буду искать очень тщательно. Путешествуя, я нанес на карту несколько многообещающих рек — там геологические условия способствуют образованию водопадов. Надеюсь вновь побывать в этих местах, вспомнить былое.

— Привези мне воспоминание.

— Обязательно. Жаль только, что ты никогда не увидишь водопады собственными глазами... — Я замолчал, сообразив, что разговор подошел к опасному моменту. — В смысле, мы вместе не увидим.

— Ты же знаешь, что Линия не поощряет запланированные связи, — сказала Портулак, будто требовалось мне об этом напоминать. — Подобные встречи разрушают сам дух случайности и приключений, который хотела вселить в нас Абигейл. Если мы встретимся до следующего сбора, это может произойти исключительно по воле случая.

— Значит, мы никогда не встретимся.

— Скорее всего, никогда.

— Дурацкое правило, верно? Если учесть все, что здесь случилось... И какое нам, собственно, до него дело?

Портулак долго молчала, прежде чем ответить.

— Лихнис, мы традиционалисты. Мы преданы Линии до мозга костей.

Она крепче сжала поручни, глядя, как с расплавленной планеты стремительно взмывает последний из моих водных обитателей, задержавшийся по причине лени, а может, инстинктивного любопытства. Окруженное полем гигантское существо было черным как