— Война теперь кончится не раньше весны, — сказал доктор Блайт, когда стало очевидно, что долгая битва на Эне привела к патовой ситуации.

Рилла в это время бормотала про себя «четыре лицевых, одна изнаночная» и одной ногой качала колыбель младенца. Морган не одобрял укачивания младенцев, но Сюзан была другого мнения, и стоило иногда немного пожертвовать научными принципами ради того, чтобы ее ублажить. Рилла на минуту опустила вязание и воскликнула: «Ох, и как только нам удастся выносить все это так долго?» и затем, снова схватив свой носок, продолжила работу. Рилла, какой она была два месяца назад, бросилась бы в Долину Радуг и разрыдалась.

Мисс Оливер вздохнула, а миссис Блайт на миг заломила руки. Тогда Сюзан сказала бодро:

— «Дело делается в любом случае»[38]— таков, как мне говорили, девиз англичан, миссис докторша, дорогая, и я взяла его на вооружение. Я буду помнить, что Китченер у руля и Жоффр действует совсем неплохо для француза. Я сегодня приготовлю коробку пирожных для маленького Джема, а еще закончу очередную пару носков. Носок в день — норма, которую я для себя установила. Даже кузина София пристрастилась к вязанию, миссис докторша, дорогая, и это благо, так как, когда ее руки заняты спицами, вместо того чтобы оставаться праздно сложенными на животе, ей в голову не приходит так много печальных мыслей, которые она могла бы высказать. Она думает, что к концу следующего года мы все будем немцами, но я говорю ей, что потребуется больше года, чтобы сделать из меня немку. А вы знаете, миссис докторша, дорогая, что Рик Макаллистер записался добровольцем? И Джо Милгрейв, как говорят, тоже записался бы, только боится, что, если он пойдет на фронт, Луна с Бакенбардами не отдаст за него Миранду.

— Даже сын Билли Эндрюса идет на войну… и единственный сын Джейн Эндрюс… и маленький Джек Дианы, — сказала миссис Блайт. — Сын Присиллы приехал для этого в Англию из Японии, а сын Стеллы записался добровольцем в Ванкувере… И оба мальчика преподобного Джо тоже идут в армию. Филиппа пишет, что ее сыновья сразу записались добровольцами — нерешительность, которой она вечно страдала, не передалась им по наследству.

— Джем пишет, что, вероятно, их теперь очень скоро отправят в Европу и что он не сможет получить отпуск, чтобы съездить перед этим домой, так как приказ поступит всего за несколько часов до отправки, — сказал доктор, передавая письмо жене.

— Это нечестно! — с негодованием воскликнула Сюзан. — Неужели сэр Сэм Хьюз[39]совершенно не желает считаться с нашими чувствами? Выдумал тоже! Перебросить этого благословенного мальчика в Европу, не дав нам даже взглянуть на него в последний раз перед отъездом! На вашем месте, доктор, дорогой, я написала бы об этом безобразии в газеты.

— Возможно, так даже лучше, — сказала разочарованная мать. — Не думаю, что я вынесла бы новое расставание с ним. Ох, только бы… но нет, я не произнесу этих слов! Как Сюзан и Рилла, — заключила миссис Блайт, заставив себя рассмеяться, — я намерена быть героиней.

— Вы все молодцы, — сказал доктор. — Я доволен моими домашними. Даже Рилла, моя «полевая лилия», вкладывает огромную энергию в организацию молодежного Красного Креста и спасает одну маленькую жизнь для родной Канады. Это немало. Рилла, дочь Анны, как ты собираешься назвать своего солдатского младенца?

— Я жду вестей от Джима Андерсона, — сказала Рилла. — Может быть, он захочет сам выбрать имя для собственного ребенка.

Но проходила неделя за неделей, а Джим Андерсон, о котором ничего не слышали, с тех пор как он отплыл из Галифакса, и которому, казалось, не было дела до судьбы жены и ребенка, не подавал о себе никаких вестей. В конце концов Рилла решила назвать ребенка Джеймсом, а Сюзан выразила мнение, что к этому имени следует добавить Китченер. Так что Джеймс Китченер Андерсон стал обладателем имени, несколько более внушительного, чем он сам. В Инглсайде его быстро сократили до выразительного Джимс, но Сюзан упрямо называла младенца «маленьким Китченером» — и никак иначе.

— Джимс — неподходящее имя для христианского ребенка, миссис докторша, дорогая, — сказала она неодобрительным тоном. — Кузина София говорит, что оно слишком легкомысленное, и на сей раз я считаю, что она говорит дело, хотя открыто в этом ни за что не признаюсь, чтобы она не радовалась. Что же до ребенка, то он становится похож на настоящего младенца, и, должна признать, Рилла замечательно справляется с ним, хотя я не собираюсь тешить ее самолюбие, говоря это ей в лицо. Миссис докторша, дорогая, никогда, о нет, никогда не забуду я, каким увидела впервые этого младенца, в той громадной супнице, завернутого в грязную фланель. Не так-то просто ошарашить Сюзан Бейкер, но тогда я была ошарашена, и в этом вы можете не сомневаться. На один ужасный миг мне в голову пришла мысль, что рассудок покинул меня и все это мне мерещится. Но тут я подумала: «Нет, я никогда не слышала, чтобы у кого-нибудь было видение супницы, так что уж супница-то должна быть реальной», — и тогда я почувствовала себя увереннее. А когда я услышала, как доктор сказал Рилле, что она должна сама позаботиться о младенце, то приняла это за шутку, так как не могла предположить, что она захочет или сможет сделать это. Но вы сами видите, что произошло, и эта работа многому учит ее. Когда мы вынуждены взяться за какое-то дело, миссис докторша, дорогая, нам не остается ничего другого, как суметь его сделать.

Новое подтверждение этой заключительной сентенции Сюзан предоставила в один из октябрьских дней. Доктора и его жены не было дома. Рилла сидела в своей комнате и присматривала за погруженным в послеобеденный сон Джимсом, провязывая четыре изнаночных и одну лицевую с неиссякаемой энергией. Сюзан расположилась на заднем крыльце, где лущила горох; ей помогала кузина София. Мирный покой окутал Глен; небо было покрыто серебристыми, сверкающими барашками облаков. Долина Радуг лежала в мягкой осенней дымке сказочного лилового оттенка. Кленовая роща пламенела, словно неопалимая купина, а живая изгородь из кустов шиповника, которой был обнесен задний двор, поражала нежнейшими оттенками красок осени. Казалось, что в мире нет и не может быть никакой борьбы или вражды, и верное сердце Сюзан ненадолго успокоилось, хотя большую часть предыдущей ночи она пролежала в постели без сна, думая о маленьком Джеме, который плыл в это время через Атлантику на одном из кораблей огромного флота, перевозившего в Европу первую канадскую армию. Даже кузина София выглядела менее унылой, чем обычно, и признала, что день не так уж плох, хотя, на ее взгляд, не было сомнения, что это затишье перед бурей.

— Слишком уж спокойно, чтобы так могло продолжаться, — заметила она.

Словно в подтверждение ее слов, самый невероятный грохот неожиданно раздался у них за спиной. Совершенно невозможно описать какофонию ударов, дребезжания, сдавленного визга и воя, доносившуюся из кухни и периодически усиливавшуюся грохотом бьющейся посуды. Сюзан и кузина София в ужасе уставились друг на друга.