— Нет. Мне это не нравится, — решительно заявляет Фред. — Только представь, что подумает Эрин? Примет меня за альфонса.

— Что ты, милый. — Розмари вновь смотрит на Фреда. — В театре все по-другому. Есть у тебя работа — ты угощаешь. Это всякому понятно.

— Но я-то не актер. С сегодняшнего дня плачу за себя сам.

Фред вспоминает, что у него с собой всего восемь фунтов да кое-какая мелочь и, по расчетам, на это придется жить до конца недели. Через пару часов он в который раз очутится перед меню, таким же раздутым, как и цены, выберет самое дешевое блюдо (скорее всего, миску жесткой зелени) и станет уверять, что сытно пообедал и вовсе не проголодался.

— Чего бы мне хотелось, — продолжает Фред, наклоняясь поближе к Розмари и пытаясь вновь завладеть ее вниманием — она опять как будто ускользает от него, — это пойти с тобой куда-нибудь, где подешевле, и самому угостить тебя. Готов поспорить, что поблизости найдутся недорогие местечки…

— Да, в Хэммерсмите полно скверных дешевых ресторанчиков, — отвечает Розмари. — И почти во всех я была. Когда мама сломала щиколотку, а отец перестал давать мне денег, чтобы я ушла из театра и вернулась домой вести хозяйство — самому-то лень было, — я и узнала об этих забегаловках все, что можно. И наелась рыбными палочками и макаронами с сыром на всю оставшуюся жизнь, милый.

— Все равно… Это нечестно, что ты платишь за меня.

— Значит, я должна ужинать в какой-то скверной забегаловке? По-твоему, это честно?

— Я не говорил, что приглашаю тебя в скверную забегаловку…

— Где мы оба можем отравиться. — Розмари надувает свои красивые губки. Немного погодя, когда в зале гаснет свет, на лице ее появляется улыбка. — И вообще… нельзя так обижать Эрина — он подумает, что мы сошли с ума или что нам совсем не понравилась его игра и мы решили его наказать. — Розмари тихонько смеется.

Фред больше не спорит, но весь остаток вечера ему неуютно — и в театре, и позже, в ресторане, где он заказывает мясной салат с помидорами, яйцами и сыром, а еще съедает четыре булочки, треть Надиного гуляша по-бургундски и полватрушки с вишней с тарелки Розмари («Не глупи, милый, я уже сыта»). Что я здесь делаю? — думает он. Хватаю с чужих тарелок в дорогом ресторане, в шикарной компании?..

— Все еще злишься, — жалобно говорит Розмари чуть позже, уже в такси. — Я же вижу. Так и не простил меня за опоздание.

— Нет, не злюсь, простил, — уверяет Фред.

— Правда? — Розмари прижимается к нему, ее золотистые локоны покоятся у него на плече.

— Я тебя всегда прощаю. — Фред слегка разжимает объятия. Какая она нежная и податливая под шерстяной накидкой! — Я люблю тебя, — говорит он, мечтая о том мгновении, когда покажет это на деле.

— Ах, любовь, — шепчет Розмари мягко, но довольно равнодушно, будто ей напомнили о какой-то детской игре — прятках или прыгалке.

— Не веришь?

— Верю. — Розмари слегка встряхивает головой. — Кажется, верю.

— И что же?

— И я тебя тоже люблю… Но, знаешь ли, все не так просто, — вздыхает Розмари. — В моем возрасте…

Вздыхает и Фред, но тихо, еле слышно. Да, мне всего двадцать девять, а Розмари тридцать семь, но это неважно, а для таких отношений, как у нас, и вовсе пустяк. Ясное дело, женщины беспокоятся о своем возрасте, а актрисы тем более, но в устах Розмари это сущая нелепость. Она красавица, я ее люблю; мы ни жениться не собираемся, ни детей заводить, боже сохрани.

— Какая разница? — спрашивает он вслух.

Фред вырос в ученой среде — он считает, что на каждый, даже самый трудный вопрос должен быть ответ. У Розмари после долгих лет работы в театре и общения с недружелюбными, назойливыми репортерами мнение прямо противоположное. Вместо ответа она зевает, прикрывая рот трепещущей ладонью, — будто бабочка застыла над розовым цветком.

— Боже мой, как я устала! До чего утомляет иногда классическая драма! Время, должно быть, очень позднее?

— Нет, всего полдвенадцатого.

У Розмари есть уважительная причина для вечных опозданий: она никогда не носит часов («Страшно подумать, что время держит меня за руку, будто злая старуха гувернантка»).

— Какой ужас! Милый, пора мне отправляться спать.

— И не думай. — Фред крепче прижимает ее к себе. — Или отправляйся, но не одна.

— Боюсь, мне все-таки пора. — Розмари глубоко вздыхает, будто уйти ее заставляет неведомая сила.

— Но я хотел… — Фред кладет руку на грудь Розмари, поверх ее крылатой накидки.

— Милый, оставь меня в покое. Завтра позвоню тебе.

Вот так, будто невзначай, Розмари отменила самую лучшую часть свидания. Весь следующий день Фред не находил себе места. Он звонил несколько раз — или, как говорят англичане, «названивал», — начиная с десяти утра, всякий раз попадая на автоответчик. То ли ее нет дома, то ли злится. Фред сел писать, но, как с ним нередко бывало в последнее время, работа не клеилась. Ему нужна была книга, которой нигде не было, кроме Британского музея, а далеко отходить от телефона не хотелось.

Розмари позвонила около шести вечера. Была, как всегда, очень ласкова, говорила, что «ждет не дождется». Уверяла, что вовсе не злится, даже не желала это обсуждать, а через час радостно встретила его у дверей.

Весенние сумерки за окном библиотеки английского загородного дома, фотографии которого нередко появляются в журналах и цветных приложениях к ним — он славится своей монументальной красотой, а также монументальной красотой хозяйки, Пенелопы (Пози) Биллингс, и деловой хваткой хозяина, сэра Джеймса (Джимбо). Стены, обитые малиновой парчой, потертые кожаные диваны с ручками красного дерева и пуговками, книги в золотых переплетах, стеклянные шкафы с безделушками и старинные лакированные глобусы звездного неба и Земли — словом, пошловатая поздневикторианская обстановка. Разнообразят ее аккуратно расставленные пышные букеты весенних цветов и столик со свежими газетами и журналами — на виду лежат те, что консервативного толка, да еще номер «Харперс-Квин», где в рубрике «К дачному столу» напечатана фотография леди Биллингс у себя на кухне и ее собственный рецепт супа-пюре из авокадо и водяного кресса.

На стенах — картины викторианской эпохи в толстых разукрашенных золотых рамах; на двух изображены предки Пози, славные вояки, а с третьей печально смотрит призовая овца, очень похожая на писательницу Джордж Элиот. Все три портрета хранятся в доме уже более века. А Лейтон над мраморной каминной полкой — напротив, свадебный подарок от Джимбо. Картину он купил как раз перед тем, как взлетели цены, по совету близкой подруги Пози, модного дизайнера интерьеров Нади Филипс. На картине изображена стройная, величавая викторианская красавица, похожая на Пози Биллингс, тоже с копной медно-рыжих волос. Она целомудренно закутана в розовые и бледно-лиловые шелка, стоит на мраморной террасе, залитой солнцем и усыпанной лепестками цветов, и умиленно поглядывает на птичку в клетке.