— Да.

— Она уже хорошо себя чувствует?

— Дженна считает, что да. — Кири внимательно посмотрела на внука. — Тебе было бы лучше, если бы она позвала тебя поехать с ними?

— Что? — Он чуть ни задохнулся и не свалился из кресла. — Нет, конечно!

— А что это за злость владеет твоими мыслями?

Тайрен нервно провел ладонью по лицу. Иногда провидческие способности его бабушки оказывались очень кстати, но сегодня они только усугубляли дело.

Итак, с час назад Дженна уехала на ферму отца и забрала Синди с собой. Тайрен оставил бабушку за работой и ушел в свой кабинет, чтобы разгрести накопившиеся документы и дела (есть вопросы, которые просто нельзя откладывать, пускать на самотек), однако был не в состоянии ни на чем сосредоточиться. Решив, что ничего путного ему сделать не удастся, Тайрен попробовал найти успокоение, наколов дров, но потом вернулся к Кири.

Бабушка угадала точно. Он злился — злился потому, что Дженна не предложила ему поехать вместе с ними. Злился, что четыре года он был лишен не только Синди, но и Дженны.

Дженна.

Неужели он никогда не освободится от нее?

Ночью он не находил сна. В полном изнеможении ворочался с боку на бок, мечтая, чтобы эти скрученные простыни превратились в Дженнины длинные, стройные ноги. Ему снились совершенно безумные эротические сны, в которых он позволял делать с Дженной то, что ему давно хотелось. Нежно. Неистово. Страстно. А еще в глубине сердца пряталось чувство неистребимой нежности: так хотелось не просто заниматься любовью с этой женщиной, хотелось просыпаться с ней каждое утро, вместе вести дом, делить горе и радость. Быть с ней. В этих снах она всегда была с ним и не собиралась его покидать.

Абсурд. Нереальность.

— Она становится взрослой, — сказала Кири.

Тайрен, очнувшись от своих мыслей, кивнул.

— Я знаю. И верю с трудом, что моя дочь…

— Нет, не Синди. Дженна. — Кири отложила корзину и пересела из рабочего кресла на скамью к внуку.

— Дженна? — удивился он.

— Она уже в состоянии обрести себя.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Тайрен.

— Она избрала тропу прощения, а не тропу возмездия. — Кири многозначительно посмотрела на внука. — Думаю, это ребячество — цепляться за разрушительные помыслы.

Губы Тайрена сжались.

— То есть… это я цепляюсь? — уточнил он. — Ты об этом?

— Я не должна этого говорить, но…

— Тем не менее, ты сказала. — Он глубоко вздохнул. — Да, я знаю.

— Тайрен, ты зашел очень далеко. Почему ты так держишься за свою злость к Дженне и ее отцу? — спросила Кири.

— Рандольф Фарсон заслуживает всей моей злости и еще больше.

— Но для чего? Что ты этим намереваешься выиграть? — Кири протянула руку и отвела прядь волос, упавшую Тайрену на глаза. Совсем как в детстве.

Вдруг Тайрену стало тесно в комнате.

— Я хочу, чтобы человек, из-за которого мы страдали, страдал сам, — прошептал он.

Кири покачала головой.

— Я никогда не страдала из-за Рандольфа Фарсона.

— Как ты можешь говорить такое? — возмутился Тайрен. — Мы работали на него, выслушивали его расистские бредни, получали копейки, а потом он и вовсе вышвырнул нас на улицу!

Кири вздернула подбородок и произнесла спокойно:

— Повторяю еще раз, я не страдала.

— Тогда что это было, по-твоему? — взвился Тайрен.

— Не более чем камень, брошенный в гладкое, как зеркало, озеро, — пожала плечами Кири.

— Только камень, острый до чертиков! — Как ему надоели вечные бабушкины метафоры! — Который рассечет в кровь, если не поостережешься!

— Я не для того растила тебя, чтобы ты смотрел на жизнь такими глазами, — печально сказала Кири.

Тайрен сорвался со скамьи.

— Может быть, я пошел в своего отца!

Кири улыбнулась сочувственно и грустно.

— Я люблю тебя, Тайрен. Осторожнее ступай по полю, на котором сеешь.

У Тайрена перехватило дыхание, а Кири вернулась к работе.

Все словно сговорились. Сначала Паруи, теперь бабушка. Паруи вообще обозвал графом Монте-Кристо. Кстати, а почему «обозвал»? Тарен считал, что Эдмон Дантес поступил абсолютно правильно, отмстив всем своим гонителям. Есть вещи, которые прощать нельзя, чтобы не оставлять зло безнаказанным.

Конечно, его бабушка мудрая, но слишком добрая, слишком готовая прощать. Не важно, пусть она говорит и думает, что угодно, но Рандольф Фарсон за все заплатит. Слишком долго Тайрен ждал, слишком долго отказывался от мести. Фарсон заслужил то, что воспоследует, тысячу раз заслужил. Те Ароа были не единственными, с кем он обошелся отвратительно.

Тайрен ворвался в кабинет и тут же набрал номер Паруи. Он должен быть первым, если Рандольфу Фарсону придется продавать свою ферму, и он даст самую высокую цену. Потому что это земля маори, и она должна вернуться к племени. Да, именно так. Именно к племени.

Пять лет она не была здесь.

Дженна оглядывала свою старую комнату; в ее горле стоял горячий ком. Ничего не изменилось. Та же самая старомодная кровать посередине. Тот же самый письменный стол и та же самая лампа. И тот же самый запах сухих цветов, и старая книжная полка с зелеными сердечками, которые она нарисовала в третьем классе.

Дженна улыбнулась, вспомнив о том, что написано с обратной стороны полки.

Дженна любит Тайрена.

И заглавными буквами: НАВЕКИ.

И сразу подступили слезы. Как же он любил ее тогда…

Она подошла к окну и распахнула его. Ей был виден кусок старого сада, гораздо более запущенного, чем раньше. Кусты и деревья, кажется, не подстригали целую вечность. А еще отлично были видны конюшни. Как Дженна радовалась тогда, несколько лет назад, когда ей удавалось увидеть, как Тайрен сидит у конюшен или ведет в поводу лошадь! Она то пряталась за белыми занавесками, то открыто сидела на подоконнике. Это было волнующей игрой. Его тело, его поцелуи… Мечты о нем, даже когда они оставались наедине.

— Отличный постер, сестренка. — В комнату вошла Марта и кивнула на стену, где видел постер с изображением популярного певца в несколько непристойном виде. — Помнишь, ты его прятала, пока тебе не исполнилось двадцать?

— А папа все равно запретил его повесить на стену, — рассмеялась Дженна.

— Вот тебе еще одно доказательство, как он скучал по тебе, — не упустила возможности указать на свою правоту Марта.

— Да, да, — отмахнулась Дженна. То, что Марта на стороне отца, ее немного раздражало.